Географы Джон Джэкл и Дэвид Уилсон (Jakle and Wilson 1992), а также историк экологии Джон Уилкинсон (Wilkinson 1973) отмечают тенденцию американцев покидать земли, рабочие места и города, когда те становятся экономически неэффективны, отчего страна замусоривается «бесхозными ландшафтами» (Jakle and Wilson 1992). Если руководствоваться подобной логикой, отношение американцев к большим городам сильно пропитано страхом старых и немощных перед теми, кто унаследует эти города. По мере того как в городских общественных пространствах стало появляться все больше чужих – тех, кто выглядит и говорит настолько непривычно, что считается «другим», – американцы, использовавшие прежде эти пространства, покидают их, оставляя обобщенному этносу «другие», принося жертву политике страха. Специалист-антрополог заканчивает свое исследование «городских опасностей» в Филадельфии (Merry 1981) выводом о том, что горожане склонны считать «других» преступниками. В конечном счете преступность становится эмблемой, идиомой для обозначения «других».
В прошлом те, кто жил настолько близко друг к другу, что приходилось вырабатывать некие правила общего пользования публичным пространством, были, как правило, людьми небогатыми. Сильнее имущественного ценза была только расовая сегрегация, имевшая законную силу на Юге и силу традиции во многих северных штатах до 1960-х годов, когда ощущение опасности у белых увеличилось, что неудивительно. Помимо сегрегации, сложившийся общественный порядок бедных районов подразумевает разделение территории по этническому признаку. Это включает в себя систему «упорядоченного разделения», которую описал чикагский социолог-урбанист Джеральд Саттлс (Suttles 1968) поколение назад – в тот самый момент, когда она начала разваливаться под давлением растущего расового и этнического смешения, идеологии роста общинного самосознания и узаконивания этничности как формального основания для политического представительства. Сегодня у горожан в распоряжении бесчисленное количество разнообразных неформальных средств для выживания в общественном пространстве. «Уличная» бдительность прохожих, описанная социологом Элайджей Андерсоном (Anderson 1990), – один из способов поддержания порядка невооруженными горожанами. Я полагаю, что этничность как культурная стратегия поддержания и усугубления различий – это тоже своего рода способ, который питается политикой страха, требуя держаться подальше от тех или иных эстетических маркеров. Маркеры могут меняться со временем: мешковатые штаны или брюки-дудочки, прически «афро» или «под ноль». Как и сам страх, этничность становится эстетической категорией.
Этничность и частные охранные предприятия сформировали городскую общественную культуру, которая симулирует общедоступность. Правила хорошего тона старой цивилизации по отношению к незнакомцам – вежливость, отсутствие агрессивности, такт и доверие – утратили значение перед лицом страха за физическую безопасность и драматизации этнического разнообразия. В каждом таблоиде в хронике происшествий содержится сообщение: публичные пространства слишком опасны для общественной культуры. Ученики начальных школ носят самодельное оружие, подростки совершают по отношению друг к другу преступления сексуального характера. Даже этнически гомогенным сообществам не хватает сплоченности. В большинстве штатов и жертвы преступлений, и осужденные преступники в подавляющем числе случаев принадлежат к африканским или латиноамериканским этносам из внутригородских гетто (Ellis 1994). Районы всех крупных городов постоянно претерпевают выборочные изменения – одни покидаются доминировавшим когда-то населением, другие меняют облик через реконструкцию. Люди, которые раньше воспринимались частью «далеких» миров, оказались «здесь и сейчас» (см.: Shields 1992a). Пространства, унаследованные от города прошлого, – магазины, школы, отделения службы соцобеспечения, метро и городской транспорт, – становятся местом контактов, которые одновременно являются близкими и навязчиво неотвратимыми.