Кулуары кафе

ПОЖАЛУЙСТА

ПОМОГИТЕ

ОН У МЕНЯ В ГОЛОВЕ

ЭТОТ СМЕХ РАЗРЫВАЕТ ЕЕ

ПОЖАУЙЛСта

Поддалуста

Поластавьпо

Ппппрппп….

Мы будем едины с ним. Он поможет нам. Он очистит нас. Я хочу быть с ним. Я хочу стать им. Пожалуйста. Прими меня к себе. Молю.

      *Черновик сохранен. Пожалуйста, нажмите клавишу Enter для того, что отправить его.*

Считай, что я – птица

– Считай, что я – птица. Именно это мне говорила мама каждый раз, когда укладывала меня спать. Правда, происходило это нечасто. Но… каждый раз она говорила именно это.

Маятник часов плавно качался из стороны в сторону, отсчитывая мгновения с неумолимостью летящей в грабителя пули полицейского. Мягкие покачивания медного набалдашника из стороны в сторону волей-неволей навевали мысли о круговороте жизни: о ее начале в левой половине часов, пике в середине, и окончании – в правой части соответственно. Говорящий сидел в глубоком кожаном кресле, закинув одну ногу на другую, и кисло поглядывал на эстетично отделанный серебром циферблат.

– Собственно… фраза была весьма… специфической. Не в том смысле, что птица подразумевает отлет в теплые края на зиму, нет. Подумайте только: мама говорит своему девятилетнему ребенку, что она – птица. Я как это воспринимать должен был? Мол, мам, ты – воробей, а я – воробушек? Так, что ли?

Тиканье отражалось от стеклянных шкафов, сплошь заставленных книгами. Мечась из угла в угол, тиканье облетало дорого отделанную комнату, то сталкиваясь с утонченным торшером в виде руки женщины, то пробираясь сквозь переплетенья подвешенной у высокого, отделанного под дерево потолка, люстры. Тиканье кралось сквозь пряди седых волос человека, сидящего за большим дубовым столом. Он внимательно смотрел на говорившего, изредка стараясь поймать его водянистый взгляд. Впрочем, попытки его за всю встречу увенчались успехом лишь дважды. В первый раз говорящий чихнул и, отнимая руку от лица, взглянул в лицо слушающему. Второй раз – когда взмахом руки опрокинул стакан с водой. Правда, стакан не разбился – однако говорящий взглянул во второй раз на слушающего. И извинился.

– Получается, что так. Я – воробей, а моя мать – воробьиха. Ну, или синица. Или перепёлка. Хотя, пожалуй, больше всего внешне она походила на фазана.

– Фазана?

– Ну да. Вы когда-нибудь видели фазанов, Олег?

– Да, Майкл. Видел. Я иногда охочусь.

– Тогда вы понимаете, о чем я. Фазан. Собственно говоря, такое сравнение пришло мне на ум лишь сейчас, когда я вам рассказываю обо всем этом. “Считай, что я – птица”. Курлык-курлык, блядь.

– Майкл, пожалуйста, постарайся не использовать нецензурную брань.

– Я использовал матерное слово впервые с нашей третьей встречи от рождества. Неужели я не могу позволить себе выругаться хотя бы раз в году?

Сидящий за столом мужчина промолчал. Поправив пижонски сидящее на крючковатом носу пенсне, он задумчиво протер столешницу рукой. Движение вышло достаточно грациозным: даже перо, лежащее возле чернильницы – и то не шелохнулось.

– Ладно. Сегодня – можно. Особенный день, как-никак.

– Особенный день, ага. Вторник? Семнадцатое сентября? Звучит очень по-особенному.

– Тебя что-то смущает?

– Да. Мама часто называла день моего рождения “особенным” днем. Знаете, каждая мать считает свое дитя особенным, а день его рождения – особенно особенным днём. Впрочем, их, матерей, можно понять: вылези из меня человек, я бы на всю жизнь запомнил этот день.

Солнечный зайчик метнулся от стены к картине, изображавшей охоту некоего безымянного короля. На картине отряд конников, вооруженных кремниевыми ружьями, полукругом обступил самого усатого и курчавого вельможу, который безэмоционально целился куда-то за край картины. Полотно больше напоминало цирковую сцену, запечатленную на фотопленку фотографом-самоучкой: картина пестрела палитрой цветов, от ярко-оранжевой накидки вельможи до синих туфель стоящего на земле паренька. Видимо, являясь оруженосцем на манер рыцарских времен, мальчик лет 14-ти на вид перезаряжал одно из ружей, уперев приклад себе в ботинок. Второе ружье, по-видимому, разряженное, висело у него на плече – умелому художнику удалось изобразить тонкую струйку дыма, тянущуюся из ствола к курчавым облакам, что застыли над головами охотящихся.

– Фазан… на самом деле, отношения у меня с родителями очень хорошие. Меня не били в детстве, не ругали за невинные шалости. Хотя, признаюсь, порой доставалось. Но всегда – за дело. Был как-то случай: отец пришел домой пьяный. Но, будучи нетрезвым, он обычно становился более добрым и мягким. В тот день он подарил мне целую коробку жвачек. "Love is", помните такую? Вот он мне вручил целую коробочку. А утром обнаружил, что я ее всю сжевал. Он не бил меня, но долго отчитывал, напоминая его же лекции о вреде жвачек в большом количестве. Тогда он еще не знал, что половину из тех жвачек я умудрился проглотить. Результат…

С этими словами Майк приосанился в кресле и поднял белую майку. Прямо по центру живота, от пупка до середины грудной клетки, сиял тонкий шрам.