Кумач надорванный. Книга 2. Становление.

– Товарищи! Я счастлив видеть такое огромное количество людей! Я верил в наш великий советский народ! – кричал он, жестикулируя. – Три месяца назад, два месяца назад мы радовались, когда нас собиралось на улице по десять – по пятнадцать тысяч. Девятого февраля, здесь же, на Манежной площади нас были уже многие десятки тысяч. Антинародная власть решила нас запугать. Варварское избиение ветеранов в День Советской Армии было акцией устрашения! Но власть просчиталась! Сегодня нас вышло полмиллиона!..

Площадь ревела, торжествуя от своей небывалой, неслыханной многочисленности.

– Советский народ желает жить в единой советской стране! Он заявил об этом год назад, на референдуме. Он подтверждает свой выбор сегодня в Москве! Воля народа священна! Мы добьёмся того, чтобы эта площадь, именуемая теперь так называемыми демократами Манежной, стала опять носить гордое имя Пятидесятилетия Октября…

Анпилов кричал и кричал, то грозя кулаком на башни Кремля, то славословя собравшийся народ. Ему легко давалось с ним говорить, потому как он говорил просто: и когда старался распалить в манифестантах гнев, и когда внушал им веру. Поднимающийся ветер колыхал полотнища флагов, раздувая их, точно паруса в предштормовом море.

– Как думаешь, прямо сейчас начнут объявлять правительство? – толкнул Валерьян Мельтюхова локтем. – Или ближе к концу?

Речь Анпилова проняла и его:

– А чего тянуть? Собрались-то ради чего?

– Народное правительство объявить – и на Кремль! Вот он, вот он, рядышком, – пробасил стоящий слева густоусый мужик, недобро зыркнув на кремлёвские стены.

Однако Анпилов, прокричавшись до хрипоты, никакого правительства не объявил и к приступу не призвал. Заканчивая говорить, он передал слово депутатам:

– Товарищи, союзные депутаты прямо сейчас дадут вам – своим избирателям – подробный отчёт о прошедшем сегодня шестом внеочередном съезде. На съезде обсуждалось будущее нашей страны.

«Значит, сейчас объявят», – решил Валерьян.

Выступления депутатов, против его ожиданий, вышли половинчатыми и путаными. Депутаты ругали Ельцина, новый курс, малодушно попрятавшихся и не прибывших на съезд делегатов, жаловались на угрозы милиции, прокуратуры…

– Да знаем мы это всё, знаем! – раздалось поблизости от Валерьяна раздражённо-нетерпеливое. – Д елать-то что?

Провозглашённый в Вороново разрыв Беловежского договора депутаты преподнесли как исторический акт.

– Советский Союз будет восстановлен! – кричала Умалатова, прижимая руки к груди. – Советский Союз жив!

Площадь шумела, подхватывая бросаемые лозунги.

Выступления продолжались. К микрофону вставали ораторы не из числа политических активистов.

– Все помнят, как Ельцин обещал лечь на рельсы, если от его реформ ухудшиться жизнь простых людей. Сегодня на мою зарплату медицинской сестры я едва могу купить пачку макарон и буханку хлеба, но Ельцин ни на какие рельсы ложиться не собирается, – звенящим от ярости голосом восклицала желтолицая женщина в скошенном на бок берете. – Вместо себя он решил бросить на рельсы русский народ…

В словах репортёра Невзорова, подтянутого, фотогеничного шатена, сквозил упрёк:

– Мы очень долго раздумывающий народ! Народное вече надо было созывать ещё в августе прошлого года. Если бы все те, кто стоит сегодня на Манежной площади, вышли на неё двадцать второго – двадцать третьего августа, Ельцин и его банда не захватили бы власть. Сегодня мы жили бы в Советском Союзе.

Писатель-эмигрант Эдуард Лимонов, писавший хлёсткие статьи в «Советскую Россию» и «День», предостерегал:

– Либерально-компрадорский режим пойдёт на всё, чтобы удержать власть. Одними лишь постановлениями съездов этих деятелей не скинешь, – стоя перед громадной толпой, он в волнении ежеминутно поправлял крупные очки. – Борьба с режимом будет долгой и трудной. Внутри оппозиции следует прекратить все дрязги, собрать волю в кулак.

Слово получил и Геннадий Зюганов из Общенародного Союза – дородный широколобый вельможа, бывший член ЦК. Валерьян помнил его по случайной встрече в августе, в редакции «Дня». Теперь, на вечевой трибуне, Зюганов держался твёрже:

– Усевшийся в Кремле режим с первых же месяцев проявил себя как компрадорский и антинародный, – рявкал он, точно серчающий медведь. – Режим обобрал до нитки простых тружеников. Своими так называемыми экономическими реформами режим лишает их самого главного – права на жизнь. Режим должен, наконец, услышать свой народ…

– А Жириновский где, не пойму? – вытягивал шею Мельтюхов. – Или нарочно не пускают его на трибуну?

В кузов взбирались военные: подполковники и полковники из «Союза офицеров», отставные генералы. Говорили они кратко, но о бедственном: армия разлагается, солдаты дезертируют, на окраинах расхищаются армейские склады, в Таджикистане и на Кавказе банды националистов нападают на военные городки, надругаются над офицерскими жёнами и детьми.

Один из бывших командиров рижского ОМОНа, курносый, обритый в кружок крепыш, прорычал с ненавистью: