Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература

Денис больше всего боялся пошлости – так мне всегда казалось. Это страх – уже набоковской природы: Набоков был вторым кумиром поколения. Но он и хотел, страстно желал если не славы, то известности, которой пошлость оказывает непременную эскорт-услугу. Будучи незаурядно – и непропорционально для лирического поэта и красавца-мужчины – умным человеком, Денис не мог этого не понимать. И все же, как и Борис Рыжий, постигая, что век поэтической славы миновал безвозвратно, стремился наверстать образом жизни поэта – но поэта «проклятого», обреченного – то, чего обрести самими стихами не удалось уже никому, кто не согласился служить собственно пошлости. То есть не стал эскортом эскорта. И в обоих трагических случаях – и Новикова, и Рыжего – присутствует еще одна закавыка: они принадлежали к первому изводу поэтов, которые могли продегустировать и сравнить букеты славы и свободы. И сделали это – и все равно предпочитали разбодяженную минимум один к пяти славу – побочный сивушный продукт творчества. Но Рыжего какое-то время спасал пресловутый «лирический герой», маска обитателя промзоны. А у Новикова зазор между ним и стихами все сокращался и сокращался – до последней беспощадности, пока не загорелось и не сдетонировало.