Кумир

Но когда утром он сошел с грязного речного парохода на шаткую дощато-бамбуковую пристань Санта-Амелии, она узнала его. Он был из тех, кто сидел когда-то в офисе посла в Тегусигальпе, сидел и слушал ее речи, полные трогательного протеста против убийств в Лагримасе. А теперь, стоя на пристани, босой, в голубых джинсах, голый до пояса, перекинув рюкзак через плечо, он вполне мог показаться добровольцем Корпуса мира. Но он им не был. Неулыбчивые глаза убийцы. Она ни секунды не сомневалась. В первую же ночь она уложила его к себе в постель, выжала досуха и принялась осуществлять свой замысел — приручить его. С Фонсекой она прошла хорошую школу — пустой сосуд легко заполнить.

Всю зиму она пленяла его колдовским обаянием своего тела. Пока наконец не покорила его. Он сидел на пороге ее хижины, горбясь под пончо, и смотрел, как она трудилась среди бедняков: принимала роды у женщин, едва оторвав их от тяжкой работы, выхаживала горячечных младенцев, дезинфицировала гнойные раны. Шел серый дождь, а он все сидел на корточках в дверях ее хижины, пока она накладывала швы на раны от мачете, перевязывала гонорейные язвы, колола пенициллин и отрезала гангренозные пальцы ног.

А весной, когда после отчаянных схваток с сомосовцами потрепанные люди Фонсеки из СФНО потянулись через никарагуанскую границу, она оказывала им первую помощь, исцеляла их раны. А он молча сидел на лавочке у двери с огромным красным плакатом Хо Ши Мина на стене у себя за спиной.

Летом, после налета гондурасской армии на Санта-Амелию, они уже вместе боролись на стороне кампесинос.

Она помнила, как всю летнюю ночь напролет, в гнетущем мраке не смела сомкнуть глаз, вслушиваясь в темноту. Хруст ветки, кашель, булькающая под ботинками вода — это враг шел через джунгли. А когда пришел, воздух наполнился горячим свинцом и воплями.

Они убивали, потом предавались любви, словно это было для них живительным целебным бальзамом. Затем он ушел к людям, за которыми охотились. А она вернулась домой, чтобы найти способ, как повернуть войну в пользу гонимых.

Прошли годы. Время летело, играя в свои маленькие смертельные игры, меняя местами добро и зло. Мир изменился, и, когда они снова встретились в 1976 году, она оказалась приманкой для Фонсеки. Чтобы заманить его в смерть. А убийцей был Рольф Петерсен.

Какая милая ирония! Месяц назад она узнала, что Рамирес послал Рольфа Петерсена жестоко расправиться с Мартинесом ради Терри Фэллона. Какая милая ирония встретить его в "Холидей Инн" к югу от Балтимора, вновь почувствовать на себе его тело во мраке, слушать, как он стонет, сопит и, обессилев, затихает. И все это время, пока они вместе строили планы, как ранить Терри Фэллона и убить Мартинеса, она жила в предвкушении мести за то, как он обошелся тогда с Фонсекой.

— Ты можешь это сделать? — спросила она в "Холидей Инн".

— Конечно.

— Его ты не убьешь. Только ранишь.

— Мартинеса?

— Нет, Мартинес должен умереть. Я говорю о Фэллоне.

— Он твой любовник?

— Нет.

— Малышка, я не верю тебе.

— Хорошо, да, он мой любовник.

— Тянет на сотню тысяч.

— Ранить его?

— Нет. Не убить его.

И круг замкнулся.

Все было устроено превосходно: рана, речь, дураки, посланные выследить его, Петерсена. Все попытки, что предпринимало правительство, все, казалось, было сделано лишь для того, чтобы неукротимая волна вынесла. Терри Фэллона из сената, пронесла мимо вице-президентства и на головокружительной скорости с грохотом внесла прямо в Белый дом, дав ему в руки неограниченную власть. Вся страна была у их ног. А уж в Белом доме она бы показала этим трусам, как надо вести войну.

Она винила себя за Росса. Он-то был ни в чем не повинен. Он смертельно рисковал, но не смог ухватиться даже за кончик нити. Ее колдовское тело загипнотизировало его, как и всех мужчин, кто действительно ее любил. Только у Фэллона был иммунитет. Теперь она знала — почему. Никогда он не любил ее, никогда так, как Росс, Фонсека, Картер или Петерсен.

И Фэллон никогда не был ее любовью. Он был ее наваждением. Сейчас она поняла — почему: она могла вести его за собой, но никогда не могла проникнуть в душу этого человека. Он же любил только себя самого. И страсть у него была только одна — власть. Его холодность рождала в ней чувства темные, как ночь, неподвластные, как огонь.

Она взяла длинный сверток в полиэтиленовом мешке и сидела, покачивая его на руках и вспоминая. Как сейчас она сожалела о Россе. Как тосковала без него. Но не обмануть его она не могла, иначе она бы сроду не узнала, что Манкузо поехал в Балтимор. У нее бы не хватило тогда времени вызвать по телефону группу захвата, сообщив, что вооруженный террорист утром собрался напасть на аэропорт Фрэндшип. И если бы она не наняла латиноамериканцев, чтобы убить Росса, Росс мог бы ее разоблачить.

И все же. Все же ей было за него больно. Но она стряхнула боль.

Она ругала себя за Манкузо. Не должна была она позволять еще раз использовать себя в качестве приманки. Его кажущееся неведение обмануло ее. А он вовлек ее в грязное преступление. Ей следовало убрать его с пути, но он не пошел с ней после похорон Росса.