Читаем Кунигас полностью

— Матушка-княгиня, — сказал он, — я птица перелетная!.. На одном месте не сидится. Пойду на границу… на Неман, а потом… и сам не знаю. Стану справляться о твоем дитятке…

Глаза Реды сверкнули.

— Не раз случалось мне бывать в немецких городках, — продолжал он, — и кто знает… может быть, который из богов приведет меня… и шепнет на ухо? А след уж я найду…

Кунигасыня сдвинула брови и смотрела, долго не находя слов.

— Да хранит тебя добрый Альгис! — сказала она слабым голосом. — Иди! Ищи! Но я не верю, что мой ребенок жив. Если же все-таки найдешь его, но окрещенного в немецкую веру, если увидишь, что он нам враг… то… пусть даже приметишь у него горошинку за ухом и признаешь кровь, то… ничего не говори: ни ему обо мне, ни мне о нем… Не хочу такого сына!

Опустив глаза в землю, она постояла молча, но потом вдруг, точно спохватившись, что свальгон может уйти, унося в памяти сказанное, она добавила с страстною поспешностью:

— Нет! Нет!.. Пусть… если даже бы они его испортили на свой лад… и ни он меня, ни я его… не могли бы понять… то… нет!., хоть глазком хочу его увидеть!..

Свальгон молчал.

— Но… через столько лет… не может быть… — говорила она сама с собой, — не вернут мне боги сына!.. Иди, добрый человек! — прибавила она громко.

— Все говорят, что он жив… и сам я видел его вчера в воде… Духи являются нам иначе: слепыми, а тот был зрячий… Найдем его, матушка княгиня!

Он отвесил ей земной поклон, а она молча отошла. Дворовый завел его назад в избу и приказал наполнить ему торбы. Потом другой дорогой провел опять в ров между валами, протащил вслед за собой сквозь темную лазейку и долго, молча шел с ним вместе ощупью, так что свальгон, измученный, не раз должен был отдыхать, прислонившись к влажным стенам подземелья.

Было душно, не хватало воздуха… Прошло немало времени, пока потянуло свежестью, и показался серенький просвет… Проводник остановился. У стены стояла лесенка, по которой свальгону пришлось лезть из подземелья. Отверстие оказалось закрытым сверху тяжелой дощатою дверью. Приподняв ее с трудом, свальгон очутился посреди громадной кучи хвороста, сквозь который с трудом пробрался… Наконец он ощутил под ногами твердую, мерзлую землю и стал оглядываться по сторонам, чтобы немного разобраться… Место оказалось опушкой леса, на порядочном расстоянии от городища. Вдали виднелись Пиллены: только горный замок и деревянный сруб; а копошащихся у подножия людей нельзя было рассмотреть.

Утомленный свальгон бросился на землю, чтобы передохнуть после странствования под землею. Надо было также поразмыслить, что делать. Он достал из торбы кое-что съедобное, подкрепился, пораздумал и, поднявшись, направился к порубежному Неману.

Несколько недель прошло уже со дня отправления его из Мальборга. Впрочем, Бернард и не предполагал, что он вернется скоро. Наконец, утром, когда рыцарь, по обыкновению, обходил все закоулки и задворки, он увидел Швентаса, сидевшего на камне у конюшен. А так как Швентас знал, что должен объявиться немедленно по возвращении, Бернард остановился, наполовину изумленный, наполовину гневный.

Батрак не торопился ни с докладом, ни с приветом. Лицо его было равнодушно-безнадежным и не предвещало ничего хорошего.

Не спрашивая и не распекая, Бернард только подошел к нему вплотную и воззрился на него острым, как нож взглядом.

— Я только что вернулся, — печально пробормотал Швентас.

Бернард знаком велел ему следовать за собой: не место было разговаривать среди двора. Холоп пошел, но медленно и неохотно. Когда дверь кельи захлопнулась за ними, крыжак резко окрикнул своего подвластного:

— Говори, что сделал?

— Ничего, — коротко ответил Швентас.

Тот обдал его взглядом, полным презренья. Бернард, издавна изучивший своего слугу, привыкший к обычным его речам и способу выражаться, почуял что-то неуловимое и необъяснимое. Молнией промелькнула у него мысль: «Неужели через столько лет он мог предать?»

— Говори! — прикрикнул он.

Болтливый по природе, Швентас долго тер теперь голову руками и собирался с мыслями.

— Был в Пилленах, — начал он. — Что ж? Мать не верит, что сын жив! Забыли о нем… что ли… не знаю! Я им твержу, что он, может быть, вовсе не убит, что ходят слухи… а они надо мной смеются.

— Ты был в Пилленах? Тебя впустили в город? — воскликнул Бернард, задетый за живое. — Рассказывай, что видел на этом дровяном дворе! Наши подъезжали на судах, делали разведку со стороны Немана… куча, говорят, сосновых бревен, поваленных горой; только подпалить и выкурим зверье…

Свальгон покачал головой.

— Нужно быть железным, чтобы подкрасться к этому костру, — сказал он, — не так легко туда пройти… и не очень-то легко займется сруб огнем.

— Кто там верховодит? — перебил крыжак.

Свальгон понурил голову.

— Старый там есть Вальгутис, — пробормотал он, — ну, и кунигасыня Реда.

— Так… вдова… да какой из нее там толк? — оборвал Бернард.

— Какой толк? — усмехнулся Швентас. — Она там всему делу голова…

Крестоносец засмеялся.

— Ты спятил, — сказал он.

Швентас замолчал. Некоторое время они оба смотрели друг на друга, ничего не говоря.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека исторической прозы

Остап Бондарчук
Остап Бондарчук

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Хата за околицей
Хата за околицей

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Осада Ченстохова
Осада Ченстохова

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.(Кордецкий).

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза
Два света
Два света

Каждое произведение Крашевского, прекрасного рассказчика, колоритного бытописателя и исторического романиста представляет живую, высокоправдивую характеристику, живописную летопись той поры, из которой оно было взято. Как самый внимательный, неусыпный наблюдатель, необыкновенно добросовестный при этом, Крашевский следил за жизнью решительно всех слоев общества, за его насущными потребностями, за идеями, волнующими его в данный момент, за направлением, в нем преобладающим.Чудные, роскошные картины природы, полные истинной поэзии, хватающие за сердце сцены с бездной трагизма придают романам и повестям Крашевского еще больше прелести и увлекательности.Крашевский положил начало польскому роману и таким образом бесспорно является его воссоздателем. В области романа он решительно не имел себе соперников в польской литературе.Крашевский писал просто, необыкновенно доступно, и это, независимо от его выдающегося таланта, приобрело ему огромный круг читателей и польских, и иностранных.

Юзеф Игнаций Крашевский

Проза / Историческая проза

Похожие книги