Кунигас

Реда, прежде чем приступить к разговору с сыном, долго смотрела на него. Потом, еще раз откинув ворот платья, убедилась в наличности родинки. Юноша, чувствуя в ней приступы сомнения, стал робко рассказывать смутные воспоминания из прошлого. Все подтверждало его происхождение, и Реда несколько раз прерывала рассказ объятиями.

Но ломаный язык, чуждое произношение отталкивали ее, пусть даже в устах собственного дитяти. Из-под литовского наряда глядел немец, и любовь неоднократно боролась в сердце матери с глубокой ненавистью к врагам. Она не могла простить им такой коварной порчи сына…

Юрий часто искал слов… стеснялся выбором… Тогда Реда, вся пылая, торопливо их подсказывала, сердись и теряя самообладание. Гнев матери еще более расстраивал его и нагонял страх. Радость обретения утраченного сына была отравлена для Реды.

Не скоро Маргер, как мать велела ему называться впредь, решился рассказать ей об обстоятельствах своего бегства и упомянуть Банюту. При первом слове о ней мать отрицательно покачала головой, а губы сложились в презрительную усмешку.

— Хорошо, что ее забрали вейдалоты, — сказала она, — она не жена тебе; а наложницы я не потерплю. Столько лет держала ее немцы, а ты вздумал дать мне ее в дочери? Нет, нет!..

Маргер умоляюще взглянул на мать. Стал расхваливать девушку, ее красоту, отвагу, доброе сердце; но чем больше он старался, тем сильней негодовала Реда.

Наконец, она наложила запрет на дальнейший разговор.

— Столько дней вы жили друг с другом в пути, — сказала она, — да и до того она много терлась о людей по свету, что; какая же она жена для кунигаса, сына Реды?.. Радуйся, что ее приставили к священному огню; по крайней мере, не погибнет… А я знать ее не хочу…

Приговор матери, суровый и непреклонный, возмутил Юрия, всю надежду возлагавшего на мать. Он замолчал. Но Реда с одного взгляда убедилась, что сын не покорился.

— Забудет, — сказала она себе.

И, чтобы не допустить дальнейших о том же разговоров, стала с увлечением рассказывать сыну о Пилленах.

— Не время нам думать о сговоре, — воскликнула она, — о свадьбе, о брачном торжестве… Не веселиться приедешь ты в стольный Валгутисов град… Там надо денно и нощно быть настороже… Пиллены не крыжацкий замок, а пограничная вышка, в которой нельзя ни дремать, ни покладать оружие.

Крыжаки издавна косятся на нас, а я, бедная женщина, должна заменять там твоего отца. Теперь настал твой черед, а я вернусь к веретену, хотя едва ли сумею удержать его. Не время тебе жениться, Маргер. Ты знаешь немцев и крыжаков, их хитрости И подходы; ты будешь нас учить. На это и вернули тебя боги родине, на то и хранили тебя в неволе, чтобы ты вынес из нее то, что нам нужно знать, что было для нас тайной. Ведь немцы ничего не скрывали от тебя…

Маргер молчал, погруженный в мысли. Так прошел вечер в бесплодных разговорах. Реда не давала ему даже много говорить, настолько неприятен был ей чуждый оттенок голоса и ударения. И сам Юрий, стыдясь своего неуменья, заикался и говорил урывками.

На другое утро кунигасыня назначила выезд назад, в Пиллены. Постель из листьев была постлана для матери в шатре; а для Маргера люди приготовили ложе в наскоро сложенном из веток шалаше. Войдя в него, юноша присел в задумчивости; сон бежал от него. Странная, грозная, хоть и любящая мать, приказаниям которой он должен был повиноваться, рисовалась в его мыслях бок о бок с Банютой, последний крик которой еще звенел в его ушах.

Ему велели отказаться от Банюты? Неужели он послушается?

Не зная, что ждет его в Пилленах, Юрий колебался, как быть дальше. Конечно, без Банюты ему жизнь не в жизнь, пусть даже наперекор желанию матери. Ведь он мужчина и должен настоять на своем.

Тоска по девушке, утраченной внезапно, с которой сблизили его превратности пути, не давала Юрию сомкнуть глаза. Он выглянул из шалаша. Кругом вповалку спали люди. Огни погасли. Ночь была темная, но звездная. Месяц всходил поздно. Маргер вышел из-под навеса и присел подышать на свежем воздухе, так как в шалаше было душно. Величественная тишина царила над долиной, и только соловьи без устали заливались среди леса. А за дубом чуть виднелся небольшим кровавым заревом священный огонь, также дремлющий, полупогасший… Где-то там была Банюта под охраной вейдалоток.

Она также тосковала по нему, как он по ней. Может быть, надеялась, что он освободит ее.

Ни одному литвину, даже самому отважному, не могло бы придти в голову похитить от алтаря предназначенную богу жертву. Мужчинам воспрещалось даже подходить к ограде девушек, служительниц огня. Перун карал дерзких смертью.

Но чем мог быть для питомца крестоносцев деревянный чурбан бога и все их языческие святыни?

Всякая страсть слепа. Так и Маргер, горя любовью, потихоньку встал, зашевелился и, крадучись осторожно между спящими, без ясной еще цели стал подходить к ограде. Там, наверное, была Банюта в заточении! В голове его не было иной мысли. Она там.

Продираясь левее, через густые заросли, Маргер понемногу дошел до ручейка.