Куншт-камера

Елизавета Петровна давно уже махнула рукой на то, что бы заманить Вольдемара на кровать. То есть, собственно, он, конечно, ложился с ней, но как только она засыпала, он тихонько вылезал из-под одеяла и шел на кресло.

Взобравшись на него с ногами, Вольдемар сворачивался калачиком и немедленно засыпал. И снились ему, как правило, разного рода гастрономические изыски, и иногда мыши, которых, к слову, Вольдемар сильно недолюбливал.

А утром, по звонку будильника, Вольдемар мягко спрыгивал с кресла, сладко потягивался, и, посетивши уборную, умывался, пил кофе, пуская клубы табачного дыма, после чего одевался и отправлялся на службу.

Нехорошо получилось

Решил как-то раз Афанасий Степанович разыграть Егора Кузьмича, а поскольку особо буйной фантазией Афанасий Степанович не обладал, то при встрече с Егором Кузьмичом сказал тому, что у него вся спина выпачкана птичьим пометом.

Егор Кузьмич здорово обиделся на Афанасия Степановича, и даже пару раз пнул уже лежачее мертвое тело. Но придя домой обнаружил, что макинтош и в правду изрядно загажен птицами.

– Ах, как нехорошо получилось, – думал Егор Кузьмич, отмывая руки от крови, – Я-то подумал вон что, а оно вон оно как!

Воробьи

Утро Виталия Тимофеевича было испорчено самым пренеприятнейшим образом: только он удобно расположился на веранде в кресле-качалке, с целью откушать кофею за прочтением утренней прессы, как его совершенно бесцеремонно обгадили вороватого вида воробьи: натурально на голову, на свежие газеты и, что уж совсем ни в какие ворота – в чашку с кофеём.

Виталий Тимофеевич настолько поразился хамскому поведению пернатых, что долгое время молча сидел, дергал глазом и силился сообразить какое-нибудь подходящее ругательство. Но кроме каких-то совершенно неуместных «за сим благоволите» и «разлились темные воды Ганга», ничего подходящего к данному случаю на ум не шло.

В конце концов, Виталий Тимофеевич плюнул в сердцах на пол и, сходивши в дом, вернулся со старенькой двустволкой, из которой начал методично обстреливать обидчиков, производя в крыше и стенах веранды впечатляющие дыры, но никоим образом не нанося ни малейшего вреда супостату. Причем казалось, что досадные промахи только еще более раззадоривают птиц, отчего те с чириканьем, более похожим на злорадный смех, устроили хаотичную чехарду вокруг Виталия Тимофеевича, не забывая при этом довольно метко его бомбардировать, чем довели того до совершеннейшего исступления.

Виталий Тимофеевич в ярости с рычанием палил дуплетом во все стороны, ухитряясь при этом рвать на голове остатки изгаженных волос. Когда патроны иссякли, он взялся за топор и буквально искрошил им в клочья остатки веранды. Когда с верандой было покончено, Виталий Тимофеевич изорвал на себе одежду и, облив стены дома со всех сторон бензином, чиркнул спичкой…

С тех пор, многие перепуганные жители окрестных деревень рассказывали о нагом волосатом чудовище, которое, потрясая кулачищами и сверкая страшными глазами, еженощно бродит по лесам и пугает округу нечленораздельным рычанием и угнетающим воем…

Страховка

Вот комната в коммунальной квартире. Вот стол в центре комнаты в коммунальной квартире. Вот стул на столе в центре комнаты коммунальной квартиры. Вот человек стоящий на стуле, который стоит на столе в центре комнаты в коммунальной квартире. Вот привязанная к люстре веревка, покоящаяся петлей на шее человека стоящего на стуле, который стоит на столе в центре комнаты в коммунальной квартире.

Зовут этого человека – Семен Поликарпович Суровый. И в данный момент Семен Поликарпович делает не то, о чем вы возможно подумали, а банально меняет лампочку в люстре. А веревка на шее – это страховка, на случай если стул или стол не выдержат веса Семена Поликарповича и развалятся. И тогда Семен Поликарпович не упадет на пол, и не нанесет себе тяжелых увечий и переломов, а преспокойно повиснет на веревке и будет ждать, когда в комнату по обыкновению зайдет сосед-алкоголик, с целью в очередной раз стрельнуть четвертной до аванса, и поможет Семену Поликарповичу благополучно спуститься на пол.

Такие дела.

Вот так-так

– Вот так-так, – подумал Иван Лукич, рассматривая отражение своего лица в зеркале. – Кто-бы это мог быть?.. Хм… Не припомню… А если так?

Иван Лукич выпучил оба глаза, да так, что казалось еще самую малость, и они просто выпадут из глазниц. Затем вывернул губы, так что верхняя налезла на кончик носа, а нижняя полностью скрыла подбородок. И, наконец, он перевернул вставную челюсть и высунул язык, свесивши его набок на собачий манер.

– О! Фыфавно! Фафота! – обрадовано, но не совсем понятно, воскликнул Иван Лукич, и, присевши на корточки, кубарем укатился в уборную.

И больше его никто и никогда не видел.

Сговоривши

Филимон Семенович пошел как-то в гости к своему старому приятелю, да не застал того дома – тот третьего дня как помер и уехал на городское кладбище.

– Экая неприятность, – пробормотал Филимон Семенович и пошел в гости к другому своему старому другу.