Купальская ночь

– Теперь можно не торопиться! – в ответ прокричала Катя, показывая на себя. На ней, как и на Косте, не было сухой нитки. Волосы беспорядочными прядями прилипли к щекам. На умытом лице огромные глаза ее так яростно горели, а маленькая грудь от холода напряглась и выделилась так дерзко, что Костя не выдержал и впился в Катины губы поцелуем, только чтобы не смотреть туда, ниже.

Она отвечала горячо и нетерпеливо. Из их ртов вырывался пар, тут же смываемый холодным дождем.

Через минуту они оказались в сенях ветлигинского дома. Лихорадочно беззвучно смеялись, стучали зубами, спорили вполголоса. Костя уговаривал ее отпустить его домой, Катя не желала об этом и слушать:

– Никуда ты не пойдешь! Такой ливень! Сумасшедший что ли?

Кровь, взбудораженная бегом, дождем и поцелуями, бродила и согревала не хуже вина, и обоим в минуту стало жарко. Они могли препираться целую вечность, но в сени вышла Алена.

– Мам, это, – Катя успела, как соринку, снять с языка слово «мой», – Костя.

– Здравствуйте…

Алена посмотрела на него как будто с испугом, но уже в следующий момент дружелюбно кивнула:

– Здравствуй, Костя. Боже мой, вы мокрые как мыши! Живо в дом! Давайте-давайте!

Катя улыбнулась Косте, приподняв брови, мол, теперь-то точно не отвертишься. Костя кивком признал ее правоту, шагнул на свет. Там, где только что стояла его нога, на полу расплылась кровавая клякса. Подошва его сандалии была насквозь проткнута гвоздем от дранки.

Катя засуетилась, усадила Костю на стул.

– Не переживай ты так, подумаешь! Я даже не понял, когда наступил-то…

– Ага! Кровищи-то сколько! – продолжала ужасаться она.

В это время Алена невозмутимо налила в таз теплой воды, принесла аптечку и, поставив таз перед Костей, коротко взглянула на дочь. Все еще с головы до ног мокрую:

– Так, а ты быстро давай переодевайся.

– Я…

– Уже бы переоделась, пока споришь.

Катя умчалась в комнату, а Костя принялся промывать ногу. Алена принесла полотенце и протянула ему, а потом опустилась рядом с Костей на пол.

– Клади ногу на табуретку.

– Да не надо ничего, спасибо! – отмахнулся Костя.

Алена покачала головой:

– Надо. Клади.

– Давайте тогда зеленку, я сам помажу. Неудобно…

– Неудобно спать на потолке. Одеяло падает.

И видя, что он колеблется, велела с улыбкой, как маленькому упрямому ребенку:

– Клади. Ногу. На табуретку.

Костя сдался.

Алена умело обработала рану перекисью, тут же вскипевшей от крови белой пеной, и смазала зеленкой. Прежде чем Костя успел понять ее намерение, она наклонилась к его стопе чуть ближе и подула на ранку – чтобы не щипало. Костя едва удержался, чтобы не отдернуть ногу, боясь обидеть Катину мать и в то же время сгорая от неловкости.

Когда вернулась Катя, Алена уже наклеила лейкопластырь, выпрямилась, и Костя с облегчением поставил ногу на пол. Все трое замялись, не зная, что говорить.

– Ну, вот и познакомились, – первой нашлась Алена. – Давайте за стол, будем ужинать.

В сундуке, который бабушка всегда звала скрыня, Косте нашлась старая одежда дедушки Димы. Его собственную они выкрутили в тонких конопляных полотенцах, тоже бабушкиных, и разложили сохнуть на стульях.

Дождь звонко долбил по крыше и хлестал в стекла. От маленькой щелки в оконной раме по подоконнику важно пробиралась струйка воды, и из нее пила, суча задними лапками, деловитая муха.

Катя оживленно болтала, Алена выставляла на стол еду. Большую миску салата из помидоров, крупно порубленных с кольцами лука и исходящих соком в подсолнечном масле. Серый хлеб толстыми ломтями – и что-то еще, чего Катя не успела рассмотреть, потому что всюду погас свет. Она замолкла на полуслове и услышала, как холодильник скорбно затрясся, вздохнул и затих.

Алена щелкнула выключателем пару раз.

– Может, пробки выбило?

Костя выглянул на улицу:

– Это, кажется, по всему поселку.

Из-за низких туч и остервенело льющего дождя сумерки сгустились раньше обычного, и в кухне сложно было разглядеть даже лица друг друга. Алена нашла в посудном шкафу свечу и чиркнула спичкой.

Разговор за ужином был ни о чем. Об общих знакомых, погоде, окрестностях, которые показывает Костя по вечерам Кате. Когда он, смущенно потупившись, попросил у Алены прощение за то, что поздно возвращает Катю домой и, наверное, доставляет Алене этим переживания, Алена дружелюбно хмыкнула:

– Ну уж, переживания! Я не цербер и не старуха. Но спасибо за заботу.

Катя чутко прислушивалась к материнским интонациям. Она не могла понять, одобряет та Костю или нет: Алена все-таки отлично владела собой. Но ее небольшое напряжение Катя замечала. Она ждала, что после окончания ужина мать удалится в свою комнату и оставит их шептаться в густых сумерках наедине. Но свеча оказалась в доме единственной, и Алена осталась с ребятами. Она примостилась в углу на кресле, покрытом лоскутным одеялом, подогнула под себя ноги, откинулась на подушку – и словно растворилась. Ее тело расслабилось, черт лица в тени было уже не разглядеть, и только глаза таинственно поблескивали, неотступно следя за дочерью и ее другом.