Купальская ночь

Алена сделала столько закруток, сколько не делала никогда даже бабушка Тося. Без устали солила и мариновала, закатывала пряно пахнущее лечо[9], из помидоров варила даже варенье. Делала зеленоватый, мятный джем со вкусом холода, всего пару банок «на пробу». Так проявлялась ее тревога, запрятанная глубоко-глубоко, таящаяся под младенчески гладким ее лбом. Зарплата, которую не выплачивают месяцами, а то и по полгода и больше, разваливающиеся колхозы и совхозы по соседству, родное КБ, отнюдь не единственное, где все научные сотрудники и инженеры вдруг стали не нужны вместе с их заслугами, степенями и познаниями. Такая популярная теперь профессия «челночницы», большими сумками везущей сюда польские джинсы и прибалтийскую косметику. Еще недавние коллеги, теперь случайно встречаемые на рынке за прилавками – в кофтах, теплых дутых сапогах и с непременным кошелем из кожзама на поясе. Все то, о чем Алена ни разу ни обмолвилась ни в одном разговоре, заставляло ее без устали полоть и поливать грядки, собирать овощи и делать заготовки на зиму. Словно снова вернулись стародавние времена, когда «зима» означала «голодно», и память о которых живет не столько в голове, сколько в коллективной душе народа, и оттого особенно крепка.

Катя не верила в зиму. Все твердило ей о том, что в этом году зима не наступит. Вода так же блестела в реке и высыхала – выплеснувшись из ведра на асфальт, кузнечики цыкали в дурманящей полыни, по палисадникам цвели рослые знойные мальвы и «коврики»-портулаки, а по окрестным полям вовсю полыхали подсолнухи, вертя за солнцем тяжелыми наивными головами.

Утром, по пути к умывальнику, она сделала крюк и заглянула в их с Костей почтовый ящик. Сегодня там лежала морковка с тремя отростками, у которой Костина рука перочинным ножом вырезала умильную мордочку. Катя захихикали, чувствуя, что такое приветствие куда замечательнее любого «доброго утра». Сразу после завтрака она, не в силах дождаться обеденного перерыва, села на велик и покатила на рынок, в автомастерскую, пожелать ответного доброго утра. Старый расхлябанный велосипед, несмотря на Костины самоотверженные попытки, трещал и скрипел. Бросив его у металлических ворот ангара, она осторожно заглянула внутрь – разведать обстановку.

Сначала ей показалось, что в мастерской никого нет. Жаркий воздух от нагретой железной крыши, легкий ветерок метет по пыльному полу. Прямо у входа мотоцикл – собираемый Костей в свободное время, постепенно, из разных деталей, еще не полностью готов, но уже не похож ни на один заводской. Тут до девушки донеслись голоса: Костины и еще чьи-то ноги торчали из-под облупленного, с гнутым крылом и проржавевшим бампером желтого «москвича». Катя поозиралась по сторонам, чтобы не напороться на хозяина мастерской, и подошла ближе, слушая Костин баритон, отдающий эхом под днищем.

– Ключ на девятнадцать дай. Да не этот, вон тот… Вот смотри, тут подтягиваешь – видишь? Давай сам. Защиту вообще поменять бы не мешало…

– Поржавело все на́сквозь, – вторым парнем под машиной оказался Степа.

Катя стояла над Костиными ногами в шлепанцах и разглядывала их с улыбкой. Длинные крепкие ступни, одна все еще подмотанная бинтом. Вторые пальцы (на руках они назывались бы указательными) длиннее, чем большие, с короткими черными волосками на фалангах. Катя присела на корточки и легонько пощекотала у правой Костиной лодыжки. Реакция последовала мгновенно, левая нога вместе со шлепанцем стала чесать правую. Катя уткнулась губами в коленки, чтобы не засмеяться, выждала время, и пощекотала – теперь уже левую лодыжку. Нога дернулась – он хотел почесать ее рукой, но помешала груда металла на домкрате, нависшая над ним.

– Да что ж такое, – страдальчески пробормотал Костя и вылез из-под машины. Увидев девушку, он просиял, но тут же покосился на вторую пару ног, все еще торчавшую под бампером. Выразительно приложил палец к губам и, когда Катя понятливо кивнула, притянул ее к себе и принялся целовать.

– Ты бы ее хоть поднял. А то я ее ноги тоже вижу, не слепой… – раздалось недовольное высказывание под «москвичом», и оттуда вылез растрепанный Степа. В руке у него был ключ, а на лбу смазанное пятно грязи. – Здоро́во.

– Ты всегда так рад меня видеть, – насмешливо сощурилась Катя. Но поскольку паренек ничего не ответил, потянулась к Косте:

– Как твоя нога?

– Чешется.

– Значит, заживает, – и оба они фыркнули одним им понятной шутке. Не замечая, как мгновенно это разозлило Степу.

Отсмеявшись, Катя добавила:

– Мама тебе привет передавала.

– Спасибо, – кивнул Костя.

С мрачным лицом Степа стал раздраженно оттирать руки, потом швырнул тряпку в открытый капот:

– Знакомишься с ее родителями? Что, уже пора? – и он с оскорбительным причмокиванием нарочито оглядел Катину талию. От неожиданности и такой красноречивой пошлости Кате кровь бросилась в голову.

– Рот-то свой закрой… – тихо предложил Костя.

– А то что? – запальчиво откликнулся парнишка, подходя к нему ближе, выпячивая грудь и стараясь быть выше ростом, чтобы сровняться с более рослым братом. – Опять бить будешь?