Купе № 6

— Я был, наверное, классе в шестом. У нас был мальчик, которого звали Гриша Козинцев. И еще был один бездарный учитель — товарищ Усть-Кут.

Мужчина разразился смехом.

— Разве у нормального человека может быть такое имя! Мы все тогда тоже смеялись. По какой-то причине этот товарищ Усть-Кут ненавидел Гришу. Доставал его почти каждый день. Заставлял стоять перед классом, раздавал пощечины и обзывал дураком. Мы думали, сколько можно! Но все повторялось, но однажды Гриша схватил в руки указку, врезал ею товарищу Усть-Куту по лицу, бросил указку на пол и убежал. Последовала та еще драма. Прибежал сторож, директор и другие учителя, все таращились. В принципе у этого извращенца была только царапина на носу, так что вскоре урок продолжился. А незадолго до звонка на перемену дверь класса отворилась и на пороге появился Гриша Козинцев с настоящим ружьем наперевес. Он прицелился в товарища Усть-Кута, и когда этот баран наконец понял, что происходит, то завизжал, как свинья. Тогда Григорий выстрелил. Полилась кровь, извращенец умер. Гриша мог застрелить также и меня и любого другого идиота в классе, которые дразнили его на протяжении всей школы. Но нет. Нас он пожалел. Тогда я еще не понимал, что убивать стоит лишь тех, кто боится смерти. В противном случае убийство — это дружеская услуга.

Поезд еле тащился, словно просил прощения. Сияющее в молочно-белом небе солнце делало снег еще ярче. Так продолжалось несколько часов, затем темнота на мгновение поглотила надменное солнце. Сибирь за окном пропала, но вырвалась вновь на свет, прежде чем кто-либо успел даже заметить. Высокая стена из лесных деревьев казалась черной и страшной и стояла в непосредственной близости к железнодорожному полотну. Когда она закончилась, открылся красивый вид на долину реки. Посреди заснеженной равнины торчало три дома, перед ними — баня по-черному, из которой валил густой дым. Перед баней, в клубящемся облаке, стояла голая полная румяная баба. Мужчина угостил девушку шоколадом «Пушкин». Он был темным и горьким.

Мужчина выглянул из окна и успел заметить женщину.

— Слабые формы, но прочно слажена.

Девушка долго чиркала в блокноте, пока не нарисовала сибирскую деревню посреди безбрежного пейзажа. Мужчина таращился на девушку, слегка приоткрыв рот.

— Один мой знакомый Коля все время повторял такую шутку. В армии у всех у нас отрастают железная челюсть, железные скулы и железная воля. Только вот все сварено так небрежно, что при возвращении домой вся конструкция тут же рассыпается.

Мужчина так сильно смеялся, что даже вытирал слезы рукавом. Он встал на колени, достал из-под полки мятую газету, сложил ее аккуратно и положил под матрас.

— Другой Коля, его мечты так и остались неосуществленными, написал белыми буквами на красном фоне: «Где оно, наше счастливое будущее?» С этим плакатом он вышел на Красную площадь, успел простоять минуты три, после чего милицейская машина Колю увезла. Он получил двадцать пять лет, столько же наши прапрадеды служили в армии. Гражданские права у него отобрали еще на пять лет. Где оно, наше счастливое будущее? Над этим смеялись даже голуби на Красной площади.

Вечернее огненно-багряное солнце застыло в раздираемом ветрами небе. Где-то за солнечным кругом сползали вниз огромные пласты мокрого снега. Девушка достала рюкзак, мужчина накрыл стол к ужину. Они ели медленно и тихо, пили хорошо заваренный чай: индийский черный, купленный девушкой в валютном магазине. После ужина мужчину потянуто на разговор, но девушка хотела побыть в тишине. Мужчина достал из-под подушки перочинный нож и стал чесать им за ухом. Девушка лежала, закрыв глаза. Так они ехали весь длинный тусклый вечер, засыпали и просыпались каждый в свое время. Девушка была вместе с Митькой в его комнате: на маленьком синем проигрывателе медленно крутилась пластинка группы «Джефферсон эйрплейн», Митька листал энциклопедию, изданную в начале века, девушка лежала на кровати и выводила по трафарету древнеегипетские иероглифы, Захар на кухне чистил картошку и напевал под нос какой-то старинный русский романс, Ирина тихо беседовала с Юлией в гостиной.

Болотистые леса за окном постепенно сменились открытой равниной: обветшалые, погребенные под сибирским снегом остатки фундаментов, обвалившиеся колодцы, болтающиеся на березовых стволах скворечники, деревни, брошенные дома, уставившиеся на поезд мертвыми окнами. В сугробе застрял гусеничный трактор с молочной цистерной, по полю брела лошадь. Спина ее прогнулась, как у старого дивана. Она тянула за собой сетку, в которой вместо сена болталось два закоченевших на морозе зимняка со связанными ногами.