Купи себе эти чертовы лилии. И другие целительные ритуалы для настройки своей жизни

Что ж, без масла так без масла. Стоило нам усесться, как мама доставала свой ноутбук Toshiba, который в 1990-е был размером с большой чемодан, и начинала работать. Ты спросишь, зачем ей надо было работать во время фильма, который она выбрала лично сама, чтобы посмотреть его вместе с семьей? Понятия не имею. Но когда люди вокруг начинали шипеть и возмущаться, что экран горит слишком ярко, а стук клавиш раздражает, она огрызалась громким шепотом:

– Я врач. У меня важные дела.

Я никогда не воспринимала себя ребенком своих родителей. Я считала себя скорее их вынужденным надзирателем, затюканным начальником неквалифицированных работников, нанятых по блату.

Я не могла их уволить, поэтому приходилось искать обходные пути. Иногда после школы меня завозили к маме, которая работала в женской консультации. Вместо того чтобы заняться раскрасками, или чем еще увлекаются восьмилетки (тогда я понятия не имела), я брала ситуацию под контроль – выгоняла администратора из крутящегося кресла и отвечала на звонки, записывала пациентов на прием, утешала женщин, которые переживали из-за предстоящих операций, обходила персонал, требуя, чтобы они работали «лучше и усерднее». Я делала замечания всем, кто, как мне казалось, не старается.

– Это был ну очень долгий перекур, Кэтлин. И раз уж об этом зашел разговор… курить вообще-то вредно. Подумай, как это выглядит в нашей организации.

Я думала, что держу все под контролем. Я считала своей обязанностью исправить жизнь родителей, ведь даже восьмилетке ясно, что она катилась под откос.

Но, по правде, мне и самой было несладко. Мне постоянно намекали, что со мной что-то «не так». Например, мать упрямо утверждала, что у меня дислексия.

– У тебя что-то не в порядке с мозгами. Или ты просто лентяйка. Я не знаю, в чем дело, но это ужасно. Это просто беда. Тебе придется остаться в третьем классе на второй год, – говорила она мне. Но не для того, чтобы посочувствовать, или разобраться в ситуации или даже сводить меня к врачу, чтобы действительно проверить на дислексию. Мне приходилось воспринимать ее голословные обвинения как неоспоримый факт. На самом деле я никогда не отставала в школе, но верила маме, что во мне есть нечто неправильное. Меня мучил постоянный страх, что остальные об этом узнают и как-то меня накажут. А вдруг в этом году меня признают безнадежной и исключат из школы? А вдруг на следующем уроке орфографии все наконец узнают, какая я тупая?

Меня постоянно терзало отчаяние, и злость от него я вымещала на всех, кто был слабее меня. Я издевалась над Дианой, мучила домашних животных, поэтому, сколько себя помню, ходила на терапию из-за «плохого поведения». К десяти годам я так привыкла к фразе «Тару Шустер вызывают к директору», частенько звучавшей по школьному интеркому, что начала предугадывать шестым чувством, когда меня позовут каяться в грехах. Меня поджидали школьный консультант или социальный работник, которые задавали вопросы о моей семье. В маленьком тесном кабинете они спрашивали вкрадчивым, страшно серьезным тоном:

– А как дела у твоих мамы с папой?

Наверное, люди видели, какой хаос творится в нашем доме, и анонимно звонили в службу защиты детей.

– Ты достаточно ешь?

Да, у меня под кроватью есть заначка конфет, посмотрите сами.

– Кто-нибудь бьет или угрожает физической расправой кому-то другому у тебя дома?

Я не видела и не слышала ничего подобного, потому что обычно запиралась у себя в комнате и врубала звук телика на полную катушку, чтобы заглушить крики.

– Твои родители ссорятся больше обычного?

А обычно – это сколько? Они ссорились все время.

Я ненавидела эти встречи. Они казались приговором, дополнительным подтверждением того, что во мне есть что-то фундаментально плохое. Вопросы социального работника крутились вокруг ядра проблемы: мои родители просто не умели и неспособны были научиться заботиться о детях. Конечно, мы не голодали. Но чем мы питались? Наша диета по большей части состояла из игнорирования, нестабильности и скандалов. Но мне даже ни разу не пришло в голову, что социальный работник может мне хоть чем-то помочь и что обстановка у нас в семье действительно плохая.

Такова была моя обычная жизнь: я выживала в разваливающемся доме, где все умирало, и уворачивалась от расспросов школьных специалистов.