Купи себе Манхэттен

- Ребятки, милые, вы уж извиняйте, Максим с Егоркой нам все-таки не чужие будут, им тоже жить нужно. Вы уж простите старую, совсем беда глаза застит. Вы уж заберите деньги, а нужны шкурки, - я вам скажу, где ещё купить можно...

- Нет, хозяйка, так дела не делаются, - остановил я её. - Мы обо всем договорились, так не годится. Давай, браток, сгружай товар обратно.

Я подошел и слегка оттолкнул молодого, шкурки упали на землю. А я повернулся к мотороллеру.

- А ну-ка, выгружай, хозяин, - велел я пожилому.

Тот хотел что-то сказать, но глянул куда-то мне за спину и крикнул громко:

- Не смей, Егорка! Брось, говорю! Не замай!

Я обернулся, и тут меня что-то ударило в лоб. Да так сильно, что я покачнулся. Провел по лбу рукой, на ладони кровь. А Егорка уже выцарапывал из земли обломок второго здоровенного камня, но бросить его не успел. Я прыгнул вперед и ударом ноги выбил камень из его рук. И тут злость за подлый удар, а ещё больше - за ускользающую из рук добычу, замкнули во мне какие-то проводки. Я резким ударом сбил с ног хотя и крепкого, но ещё совсем молодого парня.

Он попытался встать и опять схватиться за камень, но выворотить его сразу из глинистой почвы Егорке не удалось, и тогда он вскочил на ноги и бросился на меня с кулаками. Спокойно отведя его боковые удары, я коротко двинул его прямым в челюсть. Парнишка подсекся на полушаге и рухнул, словно мешок. Я, конечно, ударил слишком жестко, но я завелся и разозлился.

За спиной у меня послышался грохот. Я оглянулся. Из кузовка пытался выскочить на помощь сыну отец с железным прутом в руках. Но его встретил Димка. Он рванул его на себя, схватив за кисть, державшую прут, подсек сзади ноги, и принял его руку на колено. Раздался хруст и глухой вскрик, и мужичок, скорчившись, завалился на бок. Рука явно была сломана. Димка подбежал к нему и ещё раз ударил ногой, и ещё раз. Мужик перевернулся на живот, пытаясь спрятать лицо и покалеченную руку под себя, Димка снова ударил, тот перевернулся, упал на больную руку и дико вскрикнул.

Я тем временем подбежал к мотороллеру, стал выбрасывать на землю шкурки. Димка тоже подскочил и принялся железным прутом крушить хилое трехколесное создание. Очухавшийся сынок пытался встать и помешать нам, но отец хрипло крикнул ему:

- Не лезь, Егорка! Не лезь...

И закашлялся. Заплевал кровью. Сын кинулся к нему. А мы, совсем потеряв головы, озверев от безнаказанности и ярости, крушили их старенький драндулет. Нас пытался остановить хозяин, он что-то кричал и махал на нас сучковатой палкой, но мы словно оглохли. Нас хватала за рукава, смешно подпрыгивая на больных ногах и плача в голос, хозяйка, она совала нам и рассыпала по земле деньги, и наши, и те, что дали ей избитые нами мужики.

Остановились мы оба, как по команде, словно внутри нас что-то выключили. Тетка сидела на земле, протягивая нам скомканные деньги, порванные и растоптанные. Парнишка, не совсем ещё придя в себя, тормошил отца, которому, судя по всему, было совсем худо. Голова у него все время заваливалась набок. А к нам подскочил дед, хозяин.

- Вы чего это, ребятки?! - напустил он на нас. - С ума посходили, что ли? А ну, марш в машину!

Мы с Димкой топтались, никак не могли сообразить, что же предпринять и что это на нас нашло... Мы искренне жалели уже о случившемся.

- Вы бы и вправду, мужики, шли по домам. Ехали бы отсюда, - подошел к нам здоровенный дядя из соседнего дома. - Не стоит оно того, чтобы людей так долбить. Не годится так-то. Идите отседова, не ровен час озлится народ, поломаем мы вас тут, уходите от греха.

Мы огляделись. Вокруг и вправду стали собираться на шум соседи. Мы переглянулись и решили действительно уехать поскорее. Не то чтобы мы боялись, но не хотелось устраивать побоища. И так уже дел наворочали.

Пока мы садились в рафик, я осмотрелся. На нас недобро уставились немногочисленные соседи, но подходили ещё люди.

Хозяйка и пострадавшие в обнимку уходили в дом, на дорогевалялись разбросанные шкурки и потоптанные, грязные деньги. Мужики поднимали завалившийся набок мотороллер, что-то горячо обсуждая, наверное, серьезность поломок. Вроде как никто нами не интересовался, было ощущение, будто вокруг нас выросла стена.

Это ощущение не покидало нас и в последующие дни. Да и не просто ощущением это было. Люди стали меньше и неохотнее идти на контакт, на рынке старались вообще с нами не разговаривать.

Мы тоже как-то потускнели, замкнулись каждый в себе, и как ни тормошил нас Манхэттен, работали без прежнего азарта. Все теперь казалось неинтересным и грязным. Да и деньги за закупку мы почти израсходовали, даже сэкономили на взятках, поскольку особо не пришлось ни от кого отмазываться.