Купидон через сорок лет

– И в землю закопал, – сказал старик, – и надпись написал. Вы читали эту поэму? Собака уехала, и тот самый закопал ее в землю, чтобы не лаяла, нет собаки, потому что священнослужителю собака не нужна, но любить я ее продолжал безмерно и бесконечно, как соловей розу… – Старик обернулся к Лидочке и приблизил к ней младенческое пухлое лицо. Он продолжал громким заговорщицким, театральным шепотом: – Я подхожу к колодцу, а из-за забора на меня смотрит солдат. Я этого солдата каждую ночь во сне вижу, он на меня смотрит и говорит: «Ты забыл ее шляпу в колодец положить», – понимаете? И нет никакой гарантии, что он не стоял там раньше. А у меня еще масса работы, потому что прощание с любимой – это значит, чтобы от нее не осталось никаких следов на земле, кому нужны следы, если нет человека, вы меня понимаете?

В нем была такая настойчивость, такое смятение и нелепое стремление донести до Лидочки свои данные переживания, свою память, что стало страшно, будто его губами говорил совсем другой человек, тот, что остался в нем с прошлых лет, и тот, который видел во сне какого-то солдата.

– Вы знаете, как я любил Веру, этого никто не может представить. И пускай она для меня навсегда останется молодой, это можно понять, а?

– Вы хотите сказать, что Вера умерла? – перебила его Лидочка.

– Умерла? Исчезла? Нет ее, не может быть. А может, и не было. Конечно, ее не было… Покажите ваш паспорт, гражданка!

Сестра шла по дорожке.

Лидочка увидела ее и помахала рукой.

Та поняла. Подбежала.

– Ну что вы, Иван Макарыч, – сказала она, наклоняясь над стариком. – Вам же нельзя волноваться. Что вам доктор говорил – нельзя волноваться…

– Пускай она уйдет! – вдруг закричал старик. – Пускай ее не будет! Она копает могилы. Она хочет закопать, закопать колодец, закопать меня…

– Вы лучше уходите, женщина, – сказала сестра с осуждением. – Зря вы его так разволновали. Он заговариваться стал. Он если волнуется, то заговаривается. Восемьдесят лет человеку, не надо его волновать.

– Вот именно, – сказал старик. – У меня нервы совершенно расшатаны. Я всю войну прошел.

Лидочка извинилась и ушла.

От поворота оглянулась. Медсестра сидела на скамейке рядом со стариком, и оба смотрели ей вслед.

На следующий день она снова ходила на Харьковскую. Там в ней заподозрили наследницу старика, которая будет претендовать на комнату. С ней говорили нехотя и раздраженно. Но все без исключения уверяли, что старик всегда жил один. Не было у него жены.

* * *

Лидочка написала бабушке Любе, что видела Спесивцева и у нее создалось впечатление, что Вера Семеновна умерла. По крайней мере, в доме по Харьковской, где Спесивцев прожил все эти годы, никто ее не видел и никто о ней не слыхал.

И конечно, Лидочка на этом не успокоилась. Она вновь и вновь мысленно повторяла бессмысленный и сбивчивый монолог старика и старалась найти в нем какой-то смысл. В монологе были какие-то конкретные опорные точки. Был солдат у забора. Был колодец и была шляпа жены. Это были предметы из его воспоминаний. Все остальное – и его любовь к жене, и уверение, что ее нет, что она уехала, пропала и так далее, – эти слова Лидочка пока выкинула из головы.

Она не забыла этого монолога, этого странного утреннего истеричного разговора на скамейке в саду дома престарелых и трясущихся младенческих щек. Она не поверила старику. Получалось, что никто, ни один человек, не видел Веру Семеновну после осени сорок восьмого года. Ни тетя Соня, когда Спесивцев уезжал из Москвы, ни соседи по Ялте, ни Любовь Семеновна.

Лидочке захотелось пойти в милицию и поговорить там. Но она понимала, что ее выслушают, но вряд ли чем-нибудь смогут помочь. Представьте себе, вы – следователь. К вам приходит женщина и сообщает, что тридцать с лишним лет назад, сразу после войны, некий гражданин Спесивцев уехал из Москвы и переехал в Ялту. А вот его жены при этом не было. И я, Лидия Берестова, подозреваю, что он ее убил… И что? И в землю закопал? «А где сейчас этот Спесивцев?» – спросит следователь. «Этот Спесивцев, – ответит Лидочка, – в возрасте восьмидесяти лет и в состоянии полного маразма находится в доме престарелых. И ничего объяснить не может или не хочет…» Нет, если идти в милицию, то надо идти с каким-нибудь более конкретным делом. Например, с сообщением о том, что вчера (а не сорок лет назад) обокрали твою квартиру. В конце концов, дело об исчезновении жены Спесивцева такое же древнее, как дело о смерти жены Ивана Грозного. И общественной опасности не представляет.

Размышляя именно таким образом, Лидочка поняла, что должна бы сделать больше, чем сделала. Могла бы, например, попросить паспорт Спесивцева и узнать, записана ли в нем его жена? Или они развелись? Или, например, пойти в загс Ялты и узнать, не умирала ли такая некая Вера Семеновна… Теперь было поздно. Не возвращаться же в Ялту.

Правда, оставался еще один путь. И он более других отвечал характеру Лидочки. И она позвонила своему приятелю в МВД и попросила его об одном одолжении. Как узнать, где находилась дача гражданина Спесивцева И.М., проданная осенью сорок восьмого года?