Купить зимнее время в Цфате (сборник)

Глаза она откроет лишь после того, как оденется и уйдет домой – в некую черную дыру в черной ночи, с одинокой верандой на втором этаже двухэтажного строения, подпираемого гигантским кипарисом, растущим во дворе. Кипарис предан веранде: кажется, он приподнял ее с земли на второй этаж и с бесконечной верностью и осторожностью держит ее на весу. Если существуют гномы или тайные ночные привидения, кипарис служит им убежищем в ночи. Ему кажется, что кипарис обладает силой – не важно, злой или доброй, – оберегающей ее жилище. Поэтому он предпочитает не переходить порог ее дома. Он, какое то время скрывается в темноте около уличного фонаря. Потом садится в машину и возвращается домой. Как будто сбегает.

Никого нет рядом во время их свиданий. Безмолвие густо и затхло, как застоявшийся воздух в запертой квартире.

Такова квартира ее родителей, ставшая теперь ее квартирой. И вот они заходят в нее впервые вместе. Квартира напоминает современное подобие кельи монастыря, обитатели которого приняли обет бедности. Светло-кремовые стены освещены обнаженными стоваттными лампочками. Железная вешалка в коридоре, и на ней шляпа отца, повешенная им перед тем, как он отправился в больницу, откуда уже не вернулся. Диван и стол в салоне. Диван и стол в кабинете отца, который стал ее кабинетом, хотя в нем ничего не сдвинуто с места. Спальня родителей стала комнатой брата, который время от времени приезжает в отпуск. На стене черно-белый портрет отца, на губах которого улыбка, правда, не столь заметная, как лысина, явно смирившаяся со всем, что на нее сваливалось.

Когда они лежат вдвоем на диване, выражение его лица не изменяется и таким оно остается и тогда, когда она выгибается под ним, переворачивается, голой встает на колени и сама себе говорит шепотом задумчивого изумления: «Я уже не девственница». Так быстро это все случилось, и не столь чудесно, как он себе представлял несколько недель назад, думая о том, как она перенесет этот первый раз, и точно не с ним, ибо этого он страшился и даже говорил об этом вслух. Уже в машине, по дороге домой, по-еле свершившегося, он понял, что свет в окне ее квартиры просто был обманом. Это был свет отражающего экрана, висящего перед его глазами, который ничего не показывает. Все главное остается за пределами желтоватого свечения оголенных стен. Движения и поступки были обманчивы. Так тонущий пловец со стороны выглядит танцующим, его барахтанье представляется безмолвным танцем а, на самом деле, он беззучно идет ко дну. И сколько бы не тренировать зрение, главного не увидеть.

Дома мать и отец, ни о чем не говорят. Ничего не подозревают. Открывают ли они вообще друг другу свои мысли? Сны их безмолвны, крики в этом доме не слышны. Простыни неприятно шуршат, и это самый сильный шум в родительском доме. Может безмолвие это от внутреннего покоя, но что это за покой? Уже давно ему было ясно, что слезы не испаряются, не исчезают под тяжелым покрывалом. Но тихое дыхание отца слышалось поодаль от постели, как звук приближающегося и усыпляющего поезда, а не поезда удаляющегося.

Она не разрешает поливать цветы на открытой и пустой веранде квартиры ее родителей. «Пусть увянут, – говорит она, – пусть умрут. Я не хочу ничего, что связывает меня с этим домом. Ничего, что заставит меня вернуться сюда и следить за ним». Даже если в словах этих есть смысл, он не может с ним смириться.

Он видит вычищенные до блеска вазоны с цветами на закрытой и ухоженной веранде дома его родителей, где мама возится с ними. Так у него появляется утомительная обязанность в те несколько вечеров в неделю, когда он бывает у нее. На веранде уже лето. Он хватает чайник, наполняет его водой, бежит на веранду и пытается напоить цветы, стараясь опередить ее, бегущую за ним, чтобы вырвать чайник из его рук. А когда он бежит, почти вся вода проливается из чайника, так что не так уж много остается на поливку. Так они занимаются бегом: он впереди, она за ним, по полоске пролитых вод. Через месяц нет уже в двух вазонах желтой высохшей земли, и увядшие ветви вновь вернулись к жизни.

Ко дню рождения он купил ей морскую свинку. Это достаточно малое и нетребовательное животное. Нет, она не будет держать эту мышь ни до конца недели, ни даже на один миг с собой в доме, говорит она: «Возьмешь ее с собой». Никакие объяснения, что это не мышь, а морская свинка, не помогают. Даже в словаре и в книжке, описывающей это существо, черным по белому написано, что она ближе к собаке, чем к мыши, говорит он, пытаясь оправдать свой подарок, а сейчас пятница, вечер, все магазины закрыты, некому ее вернуть. «Нет» и всё. И он возвращается домой с морской свинкой. Он тоже не хочет держать ее в доме, мать ему не позволит, и пытаться не стоит. В воскресенье он идет к продавцу, который с весьма небольшой охотой принимает животное, как подержанный товар.