Купите книгу, она смешная

Но, не смотря на все это, отступать было некуда – схватка быков и тюленей началась. На стороне врага была наглость, вранье и бесконечное бабло. С нашей стороны, кроме десяти чемоданов, мы могли выставить лишь честность Джима, его имя, но не его самого. Поэтому, если бы голосование проходило в первый день предвыборной гонки, то мы получили бы процентов девяносто голосов, с учетом того, что кто-то бы обязательно промазал мимо урн. К концу гонки мы не надеялись уже даже на половину, а рейтинги и опросы не давали нам и половину от половины. Джеббс, в своей новой ипостаси расцвел как кактус — раз в сто лет, благоухая соответствующе. Свой запас алмазов, он расфасовал по сейфам различных банков, и периодически летал в Европу его обналичивать, а обналиченостью посыпал головы электората в прямом смысле этого слова. Джеббс не прибегал к стандартной схеме предвыборной компании: деньги – реклама – голоса, выкинув ненужный по его мнению, срединный элемент, он после митинга просто раздавал каждому по хрустящей бумажке, а под конец уже просто вскрывал банковские пачки и швырял их в толпу.

Наш штаб не мог себе позволить проводить столь эффективную предвыборную кампанию, поэтому пошел по стандартной схеме – выписав из Европы парочку политтехнологов, которые все красиво оформили, поставив во главу угла тот факт, что Барнс является приемником Джима Гаррисона, а точнее самого Набии и так далее, но все это не работало. Во-первых, еще несколько кандидатов из числа бывших приближенных Джима тоже объявили себя его приемниками и разговоры, кто же из них из всех наиболее преемственен быстро завели нас в топкое болото бесконечных дискуссий. Во-вторых, Барнс был не ахти какой оратор. Ему хоть и нравилось читать речи с бумажки, почти без запинок, если конечно не попадались шипящие, букву «р» он растягивал примерно до середины предложения, «ц» — пропускал вовсе, длинные слова обычно проговаривал лишь до середины, а как он однажды прочел слово «империалистический» вам лучше и не знать вовсе.

Джеббс же напротив был краток, особенно на финишной прямой гонки, его речи становились все проще и короче. Последние митинги с его участие состояли из одной фразы: «Голосуйте за меня!», и потом сразу раздавали деньги. Затем советники посоветовали ему все-таки быть более конкретным в своих воззваниях, чтобы электорат знал, напротив какой фамилии надо будет ставить крест, и в следующий раз Джеббс уже орал: «Голосуйте за Джеббса! То есть за меня!»

Я даже выписал из своего старого дворца всех своих медвежат и поселил их в комнаты, освободившихся от части съехавших джимовых последователей. Мы проводили с ними чуть ли не еженощные совещания, но плюшевые, лишь чесали каждый свое уцелевшее ухо, и ничего путного не могли сказать, кроме тех случаев, когда кто-нибудь из них на заваливался на бок и тогда внутри его что-то начинало урчать. Все уверенно и стабильно шло к нашему краху.

Когда до выборов, точнее до дня, когда мы добровольно подарим эту страну Джеббсу, оставалось три дня, я понял, что единственный наш шанс на спасение – это предъявить народу его истинного кумира – Джима Гаррисона. Полиция, которую восстановили частично в ее правах, и которая нас еще чуточку слушалась, все сильнее присматриваясь к возможно новому хозяину, было озабочена заданием срочно разыскать Джима, где бы он ни был и привести хоть в силках. Вечером того же дня они отзвонились и сказали: «Где он мы не знаем – ищите сами». Я начал орать в трубку, что всех поувольняю к такой-то матери, на что мне ответили с той стороны, что вас самих тут скоро всех поувольняют, а некоторых, скорее всего и расстреляют и положили трубку. Елен, к чести ее сказать, хоть и сгрызла под корень за это месяц весь маникюр, но ни разу не высказала пораженческих настроений. Утром она разбудила меня пораньше, спихнув с кровати, и укутавшись в одеяло, которое так стягивала с меня всю ночь, сказала, чтобы без Джима я к ужину не возвращался. Я нехотя засобирался, особо не понимая, где я могу его разыскать, и даже если найду, то, как смогу уговорить, а если и уговорю, то, что он сможет сделать за один день, когда уже на кухне прислуга грубит и говорит, что из еды есть только вчерашний омлет, а хлеба нет вообще никакого и захлопывает у тебя перед носом раздаточное окно? Я ел холодный омлет и смотрел на сидящего за соседним столиком Барнса – он единственный из всех нас излучал оптимизм и позитив, и пытался прочесть очередную бесполезную речь, искренне дивясь новым непонятным словам и даже некоторым сочетаниям букв. Запятые, к слову сказать, он вообще воспринимал, как помарки печатной машинки, поэтому расстановка акцентов и пауз в его выступлениях всегда доводило нашего спичрайтера до мыслей о суициде.