Купите книгу – она смешная. Ненаучно-популярный роман с элементами юмора

К слову сказать, Джимми, несмотря на свой постоянный обет молчания, периодически выплескивал на людей накопившиеся мысли или знания. Видно, внутри у него им становилось тесно, и, чтобы куда-то можно было запихнуть новые, ему просто было необходимо с кем-то поделиться старыми. Но вы не сочтите Джима за ходячую энциклопедию, такого мистера-всезнайку, который знает кучу чужих мыслей, но не имеет ни одной своей, стоящей. В период сбрасывания Джимом лишних знаний в атмосферу можно было обнаружить путем анализа, что все они были им как следует переработаны, с добавлением своих идей, причем, иногда ему удавалось выдвигать полностью свои теории, ну или мне тогда казалось, что они полностью его. Просто иногда моя вера в знания Джима Гаррисона была столь непоколебимой, что скажи он мне, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, – я бы поверил бы безоговорочно, даже если бы на самом деле это было не так.

Но одной из моих самых любимых теорий Джима была та, которую он высказал в седьмом классе накануне каникул, когда мы отличным майским днем, после уроков, пошли за город и валялись там в поле. Все было вроде бы прекрасно: и солнце, и трава, и ветер, и какие-то птички то щебетали, то принимались летать туда-сюда, но я ничего этого не замечал – я был расстроен, что у меня по геометрии за год выходила в лучшем случае тройка. И это будет уже шестая тройка в табеле, а минимум троек, по словам тетушки Джинджер, был уже мною исчерпан еще в прошлом году, поэтому желанная летняя поездка в луна-парк оказалась под реальной угрозой срыва. Джим спросил у меня, чего я такой кислый, ведь все вокруг так прекрасно! Хорошо ему было говорить, ведь ему ставили пятерку лишь за то, что он приходил на экзамен! И я ответил, что настроение препаршивое, по геометрии будет трояк, в луна-парк и на ярмарку, скорее всего, не возьмут, и вообще все вокруг какое-то дерьмовое, и сплюнул.

– Даже этот прекрасный день? – от всей души изумился Джим.

– Этот день в особенности! Ниче в нем особенного нет, кроме того, что он дерьмовый, а впереди еще куча таких же, – и я плюнул вверх, но так, чтобы плевок по баллистической траектории попал на ближайший дерьмовый цветок. Но я промазал.

– Ты неправильно живешь и мыслишь, Билли! – Джимми не переставал мне удивляться, не плевался и обоими этими вещами тогда начал меня раздражать.

– А ты, значит, правильно?

– И многие живут вот так, не радуясь, – Джимми умел продолжать свою мысль, не обращая внимания на сопротивление собеседника. – Не понимая, что вся наша жизнь, точнее все, что мы в ней делаем, – это пашем на эндорфин.

– На кого? – я аж приподнялся на локтях. Я знал всех богачей нашего городка и всей округи, потому что планировал рано или поздно разбавить их общество кислых лиц своим присутствием, но с такой мерзкой фамилией не мог вспомнить ни одного.

– Не на кого, а на что! На эндорфин. Это так называемый «гормон счастья», он вырабатывается у нас в мозгу, и когда вырабатывается, то мы чувствуем себя счастливыми.

– И когда он вырабатывается? – не слишком веря, уточнил я.

– Когда в нашей жизни происходят хорошие, приятные вещи. Мы получили пять по геометрии или нашли сто баксов, или нам сказали, что нас все равно возьмут в луна-парк, и так далее. Всегда, когда с нами происходят приятные нам вещи, наш мозг вырабатывает сам себе эндорфин и тихонечко там радуется в своей черепной коробочке, и мы заодно с ним, потому что человеческая личность тоже живет где-то там, в мозгу… Так вот, мы начинаем чувствовать себя счастливыми не потому, что нашли стодолларовую бумажку с портретом улыбающегося дядьки Бенджи, а потому, что мы сами себе скомандовали, что найти сто долларов – это хорошо, и мозг по команде начал вырабатывать эндорфин и там ты с ним в обнимку, оба стали резко счастливые, не на всю жизнь, конечно, так, на некоторое время, но, тем не менее – счастливыми! Ну и вот, все, все, что мы делаем в этой жизни, по большому счету направлено на то, чтобы кайфовать от выработки эндорфина в мозгу. И уровень кайфа зависит не от произошедшего события, а от нашего, а в данном случае твоего отношения к нему. Найди ты два цента, ты был бы счастлив?

– Не особо…

– А сто долларов? А тысячу?

– Конечно, о чем речь!

– Так вот в том-то и дело, что Рокфеллер бы за ста долларами даже и не нагнулся. Хотя Рокфеллер бы как раз бы и нагнулся, но разогнувшись, он не был бы счастлив, понимая, что пока он нагибался, его контора заработала за это время ему еще тысячу, а он всего сто, и он посчитал бы, что остался в убытке, и еще больше бы расстроился. Но дело не в этом, а в том, что событие с вами вроде одно и то же происходит, но ты вырабатываешь эндорфин и кайфуешь, а он нет, ему надо как минимум миллион найти, чтобы он хоть какое-то удовольствие получил.

– Ну, ты сравнил… с Рокфеллером, – этот пример меня явно никак не зацепил и ни в чем не убедил, и тем более в том, что надо скакать от радости от того, что я знаю, что мне скоро светит по предмету о черчении дурацких треугольничков.