Сейчас я периодически вздрагивала и порывисто вдыхала-выдыхала совершенно от других ощущений. Прикосновения, от которых раньше у меня сносило крышу, и от которых я едва не кончала в буквальном смысле этого слова, теперь воспринимались мною мучительной пыткой. Я и реагировала на них, как на реальную пытку, преследующую лишь одну конкретную цель — запугать, унизить, раздавить и извести до полусмерти запредельными гранями нечеловеческой боли. Правда, физического насилия ко мне еще никто не применял, но это с какой стороны еще посмотреть. Все-таки Глеб касался меня. Его пальцы и горячие ладони скользили по моему телу именно физически, заставляя мое тело трястись вовсе не от возбуждения, а мою сущность — коченеть и стынуть парализованной изнутри полумертвой бабочкой… Точнее стрекозой. Они ведь так и засыпают перед началом зимы? Перестают двигаться, дышать… видеть сны и окружающий их мир. А вот чувствовать? Они чувствуют, когда кто-то их трогает в этом оцепеневшем состоянии — застывшими в выбранных ими позах полумертвыми трупиками?
— Хотеть всегда, изводиться будто какому-то озабоченному подростку. — мой одержимый инквизитор хрипло усмехается, уже и не пытаясь скрывать своей жажды обладания. Шаря по моему телу более смелыми и имеющими на это полное право жадными ладонями. Сжимая пальцы или вдавливая ими по особо чувствительным точкам и почти уже не сдерживаясь… причиняя пока еще легкую боль, от которой хотелось дернуться еще сильнее и еще громче всхлипнуть. Но совсем не от возбуждения. От разрастающегося и ширящегося с каждой пройденной секундой во мне страха, да. От пугающей неприязни, которая никак не желала уступать место прежним воспоминаниям, прежней реакцией на его ласки и его сокровенные признания. Смертельный разрыв между не таким уж и далеким прошлым и настоящим… Между тем Глебом и этим…
— Ты не поверишь, но я уже начал каждый вечер или утром с пунктуальной периодичностью онанировать, потому что это нереально… Нереально не думать о тебе, не хотеть свою девочку и при этом не заводиться до доводящего до полного срыва стояка. Кто бы мне сказал об этом еще пару недель назад, назвал бы его отбитым на всю голову долбоебом. А теперь… Уже и сам не знаю, как это все остановить. Да и хочу ли я от этого избавиться? Сходить с ума, как когда-то по бурной молодости, если не сильнее. Словно проходишь через совершенно новое перерождение, которое хочется затянуть до бесконечности. Будто это последний тебе дар от суки-судьбы. И если не схватишься за него всеми конечностями мертвой хваткой, упустишь данный шанс уже навсегда. И не просто схватиться, а сделать нечто невозможное и запредельное. Чтобы уже больше ничего не сумело отнять этого у меня…
Он не просто это все говорил (вернее, "рычал" утробным голосом своего все больше и больше распаляющегося внутреннего зверя), а подкреплял чуть ли не каждое слово соответствующим действием. Прямо, как сейчас, погрузив свои гибкие пальцы в пряди мои распущенных волос на затылке и всего в два идеально выверенных движения скрутив их в тугой жгут. Тем самым обнажил мне шею и с пугающей ловкостью опытного кукловода, начал управлять положением моей головы той или иной манипуляцией знающей руки.
Естественно, меня парализовало уже намного сильнее, чем до этого. Практически до полной остановки сердца и усилившейся нервной лихорадки во всем теле, выкручивающей острыми судорогами едва не все суставы и внутренности. Тут только и остается, что мысленно молиться о чуде или возможности прямо сейчас и сию же секунду сойти с ума (а лучше сразу сдохнуть). Особенно, когда уже не только его пронимающее до мозга костей звучное "рычание" касается твоей обнаженной кожи на шее и трапеции, но и вместе с горячими губами и влажным языком твоего палача. И особенно, когда пальцы второй его руки начинают не спеша расстегивать молнию платья на твоей спине.
И только попробуй при этом его остановить или взмолиться вслух о пощаде. Потому что именно этого он сейчас и ждет. Именно к этому и подталкивает, наполняя твою кровь быстродействующим ядом всепоглощающего страха, выедающего изнутри бренную плоть и немощную сущность. Чтобы ты наконец-то призналась. Первой. Призналась в своем вопиющем перед лицеприятным богом преступлении. И чем скорее ты это сделаешь, тем милосердней последует за этим наказание. И желательно на добровольных началах, с полным покаянием, чистосердечным раскаяньем и глубоким осознанием всей своей вины и ошибок.
— Как же мне хочется показать тебе, что я на самом деле чувствую и до каких пределов достигла моя одержимость в жажде обладать тобою, всецело и полностью. Не делясь ни с кем и ни с чем, даже с миром…