Куплю чужое лицо

– Скэжите, пэжалста, ось тут осуществляется запись у хвашисты? – повторял Отто с грустью. – А ведь сегодня 20 апреля, день рождения Гитлера, – сказал он, наткнувшись на меня, когда я писал в сторонке.

– Ты гитлеровец? – спросил я, легко взяв Отто за грудки.

– Да нет, братан, я военный историк. Мы просто играем в фашистов.

Сельдереев толкал спящих, кричал в уши:

– Слоны, пора на водопой!

Они вставали и тут же падали. Троих тошнило, некто с прямоугольным черепом – это стало очевидным после острижения – пересчитывал деньги.

– Кого-то не хватает! – раздраженно бормотал Сельдереев. Он расстегнул черный ворот и гневно вращал глазами. Но никто на него не обращал внимания. Кто продолжал спать, кто спрашивал сигареты, а кто мучительно икал.

Уже вечерело…

– Шестерых эсэсманов нет, – наконец сказал Отто. У него слезились глаза.

Он был по-прежнему озлобленно трезв. Я вгляделся в крысиную рожицу и спросил:

– Тебе сколько лет, дружище?

Он ответил, что двадцать три. Однако выглядел на сорок семь.

Я предложил его постричь наголо, но он сказал, что пусть хоть двое умных останется среди этих придурков. Он имел в виду и меня.

– На фоне этого стада мы имеем много общего и можем подружиться, – сказал он, пристально глядя мне в глаза.

Но я отверг его дружбу. И тогда Отто стал намекать насчет того, что мы на пару вполне можем стать пастухами.

– А как же Сельдереев? – укоризненно спросил я.

– Он идиот! – твердо ответил Отто.

– Когда же выступаем, соратник? – воодушевленно спросил я.

Если бы меня сейчас слышали мои однополчане по Афгану и другим горячим делам – они бы уже катались со смеху.

Отто, прослезившись, схватил мою руку и с чувством сжал ее.

– Скоро. Я дам знать. У меня давно вызрел план!

Я еле сдерживал хохот, да тут, на мое счастье, из лесу выползли эсэсманы. Они пошатывались, злобно переругивались и тащили за ноги одного из участников вылазки. Дотащив до потухшего костра, они бросили его прямо в пепелище. Он заорал и откатился в сторону. Вид его был ужасен, глаза вытаращены от боли, лицо в сером пепле и глине.

– За что его так? – спросил я.

– А это ж эсэсовцы, они оторванные, – пояснил Отто, – у них такое правило: кто перепьет, того тянут не за руки, а за ноги.

– И в городе тоже?

– Так в городе ж в форме нельзя.

Я незаметно удалился в лес и самым коротким путем, по топкому мху и прелой прошлогодней листве, прошел к станции. За спиной что-то кричали, кажется, звали меня, но я лишь прибавлял шагу. Как раз и электричка подошла…

Добрался до дома я лишь к вечеру и прямиком пошел к соседу. Он что-то сосредоточенно писал. Увидев меня, тут же накрыл листы газетой.

– Что-то случилось?

– Имел удовольствие побывать на пикнике с идиотами, играющими в фашистов.

– А-а, – улыбнулся Красницкий. – Ты был с Сельдереевым и его ребятами? Не надо судить их строго. Считай их историками. Они увлеченные люди, форму шьют, значки собирают… Лучше, чем водку пить по подворотням.

– Водку они хлещут дай боже. Ты не видел этих придурков вблизи… Им посвисти – и они пойдут громить все подряд.

– Могут, если их направит талантливый организатор. А у них, как ты заметил, нет вождя. Сельдереев – просто старший тусовки.

– А кто ими руководит?

– Я – руководитель. И они ни шагу не сделают без меня. Я подкармливаю их идеями, ставлю им цели – и они с восторгом ощущают себя выше толпы.

– И все люди, которые собираются у тебя, играют в фашистов? И девы-скрипачки?

– Разумеется, нет. Сейчас они увлечены индийской философией и пытаются применить ее к своей жизни. Кстати, они интересовались тобой. Ты импонируешь им своей независимостью.

Я забыл об этом разговоре, потому что индийская философия была так же далека от меня, как и живопись древних шумеров. Да и как женщины они вряд ли могли бы меня взволновать. А через пару дней в мою дверь кто-то робко постучал, даже скорее по-конспираторски поскребся.

Это и были истощенные скрипачки – похожие друг на друга, как два смычка. Они только что отпилили очередную смену в метро, замерзли, как цуцики, и вместо «здрасьте» в унисон хлюпнули носами. Я уже знал, что их за что-то отчислили из консерватории и они пустились в океан свободного искусства. Правда, приходилось довольствоваться серыми людскими реками, которые текли в обе стороны в метрополитеновских переходах. В руках девушек нищенствующие скрипки рыдали: несомненно, скрипкам хотелось, чтобы их хозяек осчастливил бесшумный дождь купюр, падающий в домики-футляры.

Я предложил войти, и они с благодарностью улыбнулись отмороженными улыбками.

На улице свирепствовал леденящий ветер.

С моей помощью они скинули курточки, бережно уложили футляры с инструментами у окна. Гостьи тут же согласились выпить кофе, я отправился на кухню, мучительно вспоминая их имена. Вернувшись, с изящной небрежностью обронил, будто сахарную коврижку подал на блюдце:

– Кстати, меня звать Володя.

– Мы знаем, хотя все равно очень приятно, – вежливо сказала одна из девушек. Волосы у нее были сплетены в огромное количество косичек. Она назвала себя: – А меня звать Калинди.