Куплю свадебное платье

«Не переживай, жизнь не преподнесла тебе ничего нового, все по-прежнему. Ты — одна и никому не нужна, жена убийцы». Отходя от двери Тани Дубининой, за которой играла музыка, но мне не спешили открывать, я подошла к лифту и рефлекторно обернулась. Музыка затихла, и мне показалось, я услышала голоса за дверью и… плач?

К тому дню, видимо, я совершенно потеряла самое главное для человека — инстинкт самосохранения — и вернулась, подошла к двери 54-й квартиры… В общем, я стала стучать по двери кулаком и вдобавок вопить:

— Тань, открой! Слышишь, Тань! Мне так плохо, Танька-а-а!..

Дверь, стукнув меня по лбу, открылась, и я подавилась кислородом.

— А вы что тут делаете?.. А где Таня? — Лепеча, я заглянула через его локоть в прихожую, но там не было ни души.

А он посмотрел с улыбкой, от которой у меня заболело сердце, и сказал:

— Цыпочка, Тани нет, иди отсюда.

И я пошла по лестнице вниз, не дожидаясь старого образца сетчатого лифта. Дверь мне открыл тот самый человек, который вчера шел по улице Ленина, и меня чуть не стошнило от страха, глядя на него. «А-а-а!..…» В это трудно поверить, но если вам встречались люди, внушающие ужас, вы с ходу поймете, о чем я…

Что он делал в квартире Тани Дубининой, почему открыл дверь? Он?! А не Таня, ее мама, и ведь там должен быть еще Танькин муж, который приехал из Красноуральска… Может, «он» приехал вместе с ним? Мало ли, еще один штурман вертолета…

— Ну что? — смахивая ладонью с этажерки пыль, спросила меня тетя Аня, когда я вернулась и стала искать глазами Глашку. Та спала на своей подушке в центре дивана.

— Ничего не понимаю, — повторила я.

— Какая ты нервная, — поджала губки Анна Львовна. — Вот я не такая!

— А какая? — посмотрела я на восьмидесятилетнюю пигалицу.

— Я? — тряхнула кудельками Князева. — На все плюю!

— Мне б ваши заботы, — вздохнула и уселась я.

— Бери! — разрешила она.

* * *

— Ты, Наташ, в своем уме? — узнав про деньги, которые я попросила Нину Ивановну спрятать у себя, вскочила и начала бегать по квартире Анна Львовна. — А сколько?

— Я не считала, — покраснела я.

— Повтори? — покрывшись пятнами, переспросила Анна Львовна. — Не считала? Не считая, отдала? Вот дура!..

— Так у меня схватки начались. — Я кивнула на Глафиру. — Какать и родить, теть Ань, нельзя погодить. Вы потише, теть Ань, а то ребенка разбудите.

Мне вдруг стало обидно. Я очень не люблю, когда меня называют дурой.

— Ничего твоей девке не будет, — прикрыв рот, отвернулась Князева. — Наташка, нам нужно сегодня же в Ниночкину квартиру влезть!

— А ключи? — деловито спросила я.

— Гвоздем откроем, — махнула рукой Анна Львовна. — Ей Хренков всю дверь испохабил, до чего гнилой мужик… А то Ниночкин брат явится за наследством, так и не увидишь потом свои доллары!

И, повязав потуже фартук, добавила:

— Ночью! Заберем обе банки с деньгами, и наймешь для своего адвоката, а то засудят!

А я не верила.

Стоявший под окнами неприметный японский пикап с красноуральскими номерами весь день не давал мне покоя. Вечером он уехал, свернув в сторону объездного шоссе, в окно я увидела, как мигнули габаритные алые огоньки, но примерно через полчаса, уже стемнело, вернулся, и кто-то вышел из салона. Женщина… Со стороны водителя тоже выпрыгнула какая-то темная фигура. Они пошли к подъезду. Я замерла, потому что увидела и не поверила глазам. Я увидела Таню Дубинину, молодую маму и мою добрую знакомую, но едва узнала ее. Я не ведаю, что надо есть и как голодать, чтоб из цветущей толстушки с высокой грудью и бедрами как две подушки за две недели превратиться в изможденную тень…

Я стояла, прижавшись к окну, пока Таня и тот мужчина не скрылись в подъезде.

— Может, это не она? — спросила я.

— Что?! — высунулась вместе с собаками из кухни Анна Львовна. — Деточка, не говори сама с собой… Чокнешься, — подумав, сказала и спряталась обратно старушка, и собаки тихо убрались вслед, глядя на меня глазами психиатров.

Видимо, в те дни мое сознание было настолько пограничным, что я послушалась и пошла на взлом, будем называть вещи своими именами, чужой квартиры, чтобы забрать свои деньги.

— Они должны лежать в банках из-под кофе, на сушилке, под потолком, — вспоминала я. — О-о-о!..

— Ты чего? — взглянула и передернулась Анна Львовна.

— А вдруг?..

— Ну, чего, не тяни!

— А если Ниночку убили из-за них?

— Кто-о?!

— Мазут с Саркисом, они могли слышать и… две санитарки в роддоме, обеим лет по семьдесят!

— А сколько там было? — проигнорировав мои предположения, быстро спросила Анна Львовна.

— Да вы уж спрашивали, тетя Ань, — съязвила я.

— Да? Не помню, — отрезала старушка.

— Не считала.

— Ну и дура.

Вот и весь разговор.

Я проснулась от громкого звука телевизионных помех, старушка спала, свернувшись калачиком на диване, под столом храпели собаки — черная, рыжая и палевая. На будильнике было без четверти двенадцать ночи.

Я переключила через программу и попала, кажется, на ТНТ: