Куплю тебя за миллион

Ох, чёрт. Надо было раньше думать! Где же была моя голова в тот момент?! Моя голова в тот момент взяла отпуск! Очевидно, Глеб не просто умело владеет своим членом, но обладает сверхъестественной способностью отключать разумные мысли. По одному прикосновению волшебного орудия. Хотя я пыталась подумать о последствиях, но не смогла противостоять напору опытного самца. Желанного, к тому же.

Быть таким, как Глеб, это противозаконно!

— Ты забавно маскируешь словами возможность оплодотворения, — хмыкает Глеб, но ухмылка мрачная, без капли тепла.

— Ты не менее забавно не хочешь произносить слово «беременность».

— Если вдруг всё пойдёт по пизде, то тебе сделают прерывание беременности, а я стану пользоваться резинками. Всегда. Обещаю. Но не стоит нагонять на себя мрак перед посещением врача.

Говорит чётко, как будто уже принял решение. Ах да, так и есть. Мне стоит подчиниться.

— Я просто рассматриваю все варианты.

— Ты хватаешься за самые худшие, Анна-Мария!

— С тебя беру пример.

— Я не лучший образец для подражания, — качает головой Бекетов. — Пойдём, не будем задерживаться зря.

* * *

Клиника, конечно, из разряда самых лучших, но меня насквозь пробирает холодом. До самого копчика. Мурашки на коже такие огромные, что я, наверное, выгляжу, как дикобраз. Заметив моё состояние, Глеб хмурится.

— Посиди здесь, — показывает рукой на кожаный диванчик. — Я первым зайду к врачу.

Я киваю и на деревянных ногах делаю шаг к дивану. Глеб скрывается за дверью, на которой висит помпезная золоченая табличка.

«Авилов Пётр Николаевич» — читаю, шевеля губами.

Акушер-гинеколог высшей категории, заведующий отделением…

К самому горлу подкатывает большим комом сильная тошнота. Стены коридора надвигаются со всех сторон, сжимаются узко… Плакаты с изображением женских репродуктивных органов будто ухмыляются мне в лицо, скалятся отовсюду.

Ладони покрываются противным, липким холодным потом. Желудок делает резкий кульбит вверх. Я подскакиваю с места и просто убегаю прочь!

Не только из этого коридора, но и из здания клиники!

Вырываюсь на свежий воздух и налетаю на перила, хватаясь за них. От паники все внутренности сжимаются тугим болезненным комком и становится трудно дышать. Меня резко скручивает, как при рвоте, только ничего не выходит, пустые спазмы.

— Держи, выпей водички, вымой лицо.

В поле зрения возникает стеклянная бутылка с минеральной водой. Некто даже колпачок заботливо скручивает и подаёт мне прохладное стекло.

Кивнув несколько раз, как заведённая, я принимаю помощь, пришедшую словно из ниоткуда. Щедро поливаю на ладони, умывая лицо. Всё равно я ничем не красилась, с лица стекать нечему, кроме глупых, горячих слёз.

Делаю несколько глотков, прополаскиваю горло, снова ополаскиваю лицо. На ресницах повисли крупные капли воды.

— На вот, ещё платочком вытрись…

Автоматически беру большой носовой платок песочного цвета и только потом замечаю дары подающего.

Вернее, сначала обращаю внимание на мужские руки. Замечаю большой перстень на безымянном пальце левой руки.

Не может быть!

Однако этот перстень я уже видела раньше.

Ни на ком ином, как на отце Глеба.

Это он, Бекетов-старший!

Именно он подал мне бутылку воды и платок. Потрясённо разглядываю Якова Матвеевича, в костюме песочного цвета, в тонкую, едва заметную белую полоску. Старик держится статно, расправив широкие плечи. Даже трость, на которую опирается старик, не умаляет его величия…

— Вы?!

— Не делай такое перепуганное лицо! — отец Бекетова посылает мне улыбку закоренелого Дон-Жуана.

Ошарашенно делаю шаг назад.

— Раньше женщины были от меня без ума, — говорит будто самому себе.

— Лет семьдесят назад!

— Я Глебу отец, а не дед. Так что ты малость перегнула палку. Но я тебя не виню. Очевидно, я вызываю у тебя трепет. Как говорится, у страха глаза велики.

— Мы вас не ждали, а вы припёрлись. Вот как говорится, — выдаю необдуманно. — Удивительно только, как я раньше звук шагов вашей третьей ноги не услышала! — киваю в сторону трости.

— Зато я услышал, как ты летела вон из клиники. Маленькая, изящная девушка, а топаешь, как стадо бизонов, несущихся к водопою! — саркастически усмехается отец Глеба.

Обменявшись сладкими, как яд, приветствиями с Бекетовым-старшим, мы разглядываем друг друга.

Я — настороженно, он со снисходительным интересом.

— Кажется, тебе было назначено. Там, — кивает подбородком отец Глеба в сторону клиники.

— Назначено.

— Тогда что ты делаешь здесь?

— Воздухом свежим дышу. Не люблю запах антисептиков. Удушье накатывает. Разве неясно?

— Страшно, да? — выдыхает отец Глеба, подавшись вперёд.

Чересчур резко и быстро он передвигается для старика, у которого одна нога ещё не полностью восстановилась после операции. До меня волной доносится глубокий, древесный аромат мужского парфюма и кофе.

Боюсь до ужаса. Но этому старому пауку ни за что в своих страхах не признаюсь, выдав смело, а на деле сдавленным голосом:

— Ни капельки!

— Я тебя прекрасно понимаю, — фыркает старик. — Сам не люблю больницы. Едва решился на операцию, — хлопает себя по бедру. — Но тяга к жизни сильнее страха.