Купол на Кельме

Казалось, что мы плывем по гористой стране. На самом деле это было не так. Наверху расстилалась плоская болотистая равнина. Река прорезала в ней глубокое ущелье, как бы пропорола плугом. В болотах брали начало мутные ручейки. Они стекали по скалам, образуя миниатюрные водопады, и вытачивали из податливого известняка причудливые скульптуры. Мимо нас проплывали белые колоннады, черепа, башни, витязи в остроконечных шлемах, монахи в клобуках, человеческие лица и звериные морды – белые и полосатые. А в час заката все они становились светло-красными, как будто живое тело просвечивало сквозь каменную кожу.

2

На второй день пути мы встретили лося.

Заметил его Тимофей. Он сидел в это время на носу, надеясь добыть семгу. У Тимофея рука была занята острогой, ружье держал только Маринов. Тимофей подтолкнул его тихонько. Маринов вспыхнул от охотничьего азарта. Но ружье было заряжено утиной дробью. Требовалось достать пулевой патрон из грудного кармана, взять в зубы, переломить ствол, выбросить патрон с дробью, вложить нужный, закрыть ствол, вскинуть ружье, прицелиться – восемь движений отделяли Маринова от выстрела. Когда щелкнул сложенный ствол, зверь поднял голову. Четверть секунды люди и лось смотрели друг другу в глаза. До сих пор я видел лося только в зоопарке. Это был очень уродливый, сутуловатый зверь с непомерно большой, губастой и горбоносой головой – скверная пародия на лошадь. Здесь, у таежной реки, лось выглядел могучим и гордым. Добыть такого зверя – вот это удача! Пуля в стволе, остается вскинуть, прицелиться… Но тут Ларион толкнул лодку шестом – Маринов качнулся, ему еще надо восстановить равновесие. Лось уже видит нас. Стреляй же, не копайся!.. Поздно! Гигантскими скачками зверь взлетает на откос. Он мчится галопом по крутым скалам, словно это ровная лужайка. Тонкие ноги пружинят, голова вытянута вперед. Столько силы, столько ловкости, даже изящества в этом тяжеловесном таежном быке! Через секунду он наверху. Еще секунду слышится треск сучьев в тайге…

– Зачем толкался? Держать надо было! – сердится Маринов.

– Зачем торопился? Я бы лодку подогнал! – попрекает его Ларион.

А Ирина говорит всем наперекор:

– Такой красавец! Я рада, что он убежал.

Мы причаливаем, чтобы посмотреть следы. Вот так отпечатки, какие громадные копыта! Здесь лось стоял, сюда прыгнул. Ничего себе прыжок! Ребята измеряют расстояние рулеткой. И как он ухитрился, не поворачиваясь, попасть на этот уступ! Можно подумать, что у лося глаза на затылке, а на копытах крылышки. Мы все разочарованы и восхищены. Лось победил нас, не дался в руки. Но мы бескорыстно приветствуем победителя. Всего обиднее, что не успели его рассмотреть. Хочется крикнуть: «Вернись, мы не будем стрелять! Дай нам полюбоваться тобой, дай насмотреться, как ты летаешь по кручам!»

3

А несколько часов спустя нас посетил главный хозяин тайги.

Бессонницей мы не страдали, такого слова не было в нашем обиходе.

Просидев день на веслах, я залез в спальный мешок и сразу провалился в черную пропасть. И уже там, на дне пропасти, я услышал страшное слово: «Медведь».

«Медведь? – подумал я, просыпаясь. – Кто сказал «медведь»? Или мне приснилось?»

Но тут в палатку ворвался мохнатый скулящий ком. Это был Загрюха – угрюмый и независимый пес Лариона. Сейчас он жался ко мне и лез под изголовье.

Значит, не приснилось. Я повернулся на спину и левой рукой нащупал ружье. И тут на меня навалилась тяжелая туша, шершавая лапа наступила на лицо.

«Баста! Конец!» – подумал я.

Говорят, будто в последнюю секунду человек видит всю свою жизнь, детство, мать, родных, первую любовь, начатые и незавершенные дела. Амундсен, впрочем, рассказывает иное. Когда его подмял медведь на Чукотке, он вспомнил какую-то лондонскую уличку, где парикмахеры стригут народ под открытым небом и бросают волосы на мостовую.

А я, сознаюсь, ни о чем не подумал. Или подумал, что не хочется умирать. И зажмурился, ожидая, что острые зубы вопьются в шею. Однако мой медведь дал мне слишком много времени для размышлений. Он все толкал и толкал меня лапой и почему-то не грыз. Я вспомнил, что медведи не трогают мертвых и можно спастись, притворившись неподвижным. Выбора не было – достать ружье и выстрелить я не сумел бы. Приходилось изображать мертвеца. А медведь все елозил и елозил по мне. «Когда же ты отвяжешься? – думал я, стараясь не дышать. – Ведь я так хорошо играю свою роль!»

Но тут за палаткой послышались выстрелы. И тогда медведь, встряхнув меня, крикнул что есть мочи:

– Гриша, проснись же, черт! Под тобой ружье!

Это был Маринов. Он хотел разбудить меня без шума и толкал, пока кто-то другой не начал стрелять.

Выстрелы продолжались, слишком частые, чтобы быть меткими. Ясно было: стреляли вдогонку. Мы выбрались из палатки поздно. Медведя не было. Глеб и Ларион стояли с дымящимися ружьями, раскрасневшийся Николай – с геологическим молотком.

– «С крючком» вышла история! – вздыхал Тимофей. – Нас хотел задавить и сам еле ноги унес… Спугнул ты его, Николай. Страшен показался ему твой молоток.