Купол на Кельме

Ага, вот чего добивался Толя – резолюции! Хотел привезти в Москву удостоверение с печатью о том, что он, Тихонов, в науке прав.

– Ваше слово, товарищ Маринов, – сказал секретарь обкома.

Маринов поднялся, все еще не зная, что говорить.

– А почему я должен высказываться? – спросил он. – Я полевой работник. Я могу доложить, что видел в Башкирии, в Поволжье и на Лосьве. На Тесьме я не был. Ничего не могу сказать о Тесьме.

Толя заволновался:

– Это легкий способ уйти от ответа, товарищ Маринов! Земной шар велик, ни один геолог не может осмотреть все на свете обнажения! Надо доверять товарищам. Мы все доверяем товарищу Найденовой…

– Значит, и вы не были на Тесьме? – негромко спросил секретарь обкома.

Толя понял, что произвел невыгодное впечатление. Секретарь между тем вышел из-за стола.

– Я, конечно, не специалист, – сказал он. – Но учусь… прислушиваюсь. Приходится. Край у нас такой – его будущее под землей. Этим слоям на Тесьме, по правде, я не придавал значения. Думаю: нефти нет, и разговор кончен. Но тут страсти разгорелись, я, понимаете ли, сам в азарт вошел. Теперь ночей спать не буду, пока не узнаю, на чем сплю: на ступенях или на складках. И отсюда просьба у меня к вам лично, товарищ Астахов. Тесьма не так далеко. Прихватите-ка вы девушку, и товарища Маринова, и этого искреннего человека, поезжайте на место и уясните там, что к чему…

3

В Югре шел дождь; шел дождь и на Тесьме. Низкие, серые тучи неустанно поливали поникшие ели, покрывали рябью озера и болотца, наполняли водой канавы и колеи. Не так далеко было до обнажения – сто двадцать километров, но сто двадцать километров под проливным дождем.

Первые пятьдесят от областного центра до каменоломни геологи проехали на грузовой машине. Мокрая глинистая дорога была размочалена, машина то и дело застревала. Тогда пассажиры вылезали из кузова в грязь, подкладывали ветки под буксующие колеса, рубили вагу, вытягивали, надсаживаясь, разбрызгивающие грязь колеса. И снова застревали полчаса спустя.

От каменоломни путь лежал по реке. Ехали на лодке с шестом, точно так же, как у нас, на Лосьве. И речка была такая же – мелкая, быстрая и порожистая. Один порог, километрах в семи от каменоломни, назывался Ненасытец, как самый страшный из днепровских порогов. (Вы помните, что на Днепре были когда-то пороги?)

Путешествие по порожистой реке на шестах не увеселительная прогулка. Тем более, под дождем. Тем более, с недовольными, недружелюбными, неслаженно работающими спутниками.

Астахов был недоволен тем, что ему, пожилому человеку, пришлось в такую «ревматическую» погоду ехать невесть куда, «чтобы доказать дураку, что он дурак».

Настя обижена была, что ей не доверяют, послали проверочную комиссию («Уж если девушка, и молодая, никто всерьез не принимает»).

Недоволен был и Толя. Он боялся Маринова. На фото, в схемах и протоколах все ясно. А природа – дело каверзное! Можно толковать так и этак. Маринов – опытный спорщик, вывернется, как угорь.

Но хуже всех настроение было у Маринова. Что ожидало его? Может быть, крушение. Ведь он считал, что открыл закон природы. И вдруг на Тесьме совсем иначе. Выходит, что никакого закона нет, нет открытия, он наблюдал только мелкие местные особенности.

Четверо недовольных и раздраженных людей должны были под дождем путешествовать совместно и еще обслуживать друг друга.

Кому толкаться шестом? Кому идти за дровами? Кому разжигать костер? Все было просто у нас, на Лосьве, и невыносимо на Тесьме.

А дождь все льет и льет, сыпью покрыта река, глинистые откосы блестят, как стекло, в них отражается хмурое небо. Струйки бегут за шиворот, рубашка мокрая, ноги мокрые, на лице холодные капли…

4

Кончился дождь на последней ночевке, когда противники были в трех километрах от цели. Встав поутру, Маринов увидел прямо перед собой обрыв.

– Это он и есть? – спросил Маринов дрожащую от сырого холода Настю. – Как пройти туда?

– Потерпите, еще насмотритесь! – ответила Настя. – Позавтракаем, тогда пойдем вместе.

Ничего не сказав, Маринов зашагал вброд. Все равно он промок до нитки. Ему хотелось, как обычно, в одиночестве посидеть перед обнажением, обдумать не торопясь. Но Астахов, Настя и продрогший Толя зашлепали за ним, как будто боялись, что ловкий Маринов что-нибудь изменит на обнажении.

Издалека, еще со стоянки, видно было, что сланцы лежат наклонно. Торцы их на фоне неба были как зубья пилы. Ничего не скажешь: фотографии правильны.

Настя обогнала Маринова, заглянула ему в глаза. На лице ее было сдержанное торжество. «Ну, что ты скажешь, великий теоретик?» – как бы спрашивала она.

Пока они шли вдоль реки, ветер разорвал тучи, в просветы ослепительно брызнуло солнце. Заиграли блики на мокрых сланцах, на злополучных сланцах, которые лежали не по-мариновски. Против очевидности не поспоришь. Маринов машинально подобрал осколок и в задумчивости уселся на скользкий, облизанный дождем камень. Солнечный зайчик скользнул по осколку. И вдруг Маринов выругался – длинно и цветисто.

Настя вспыхнула.

– Стыдитесь, здесь девушка! – с укоризной сказал Астахов.