Куприн

— Вы должны быть ближе нашей редакции… Оставайтесь-ка на наш традиционный четверг… Это не деловое совещание, а товарищеский обмен мнениями. Будет интересно, если и вы поделитесь с нами своими впечатлениями. Расскажете о провинциальной печати или ещё о чём-то…

В большой комнате уже собрались сотрудники — П. Ф. Якубович-Мельшин, популярный поэт, революционер-народник, проведший более десяти лет на каторге в Акатуе; бытописатель нищей, угнетённой деревни С. П. Подьячев; тихий, тщедушный В. В. Водовозов[17] с непосильно могучей для него бородой; В. В. Муйжель — молодой человек унылого народнического вида, печатавший в журнале длинные повести о крестьянстве, и тридцатилетний учитель с Дона, автор очерков из казачьего быта Ф. Д. Крюков.

Когда Михайловский с Куприным вошли, патетически ораторствовал публицист Мякотин. Он рассказывал о какой-то студенческой вечеринке и острил над марксистски настроенной молодёжью, которая увлекалась трудами профессора экономии М. И. Туган-Барановского[18], доказывавшего неизбежность капитализма в России.

— Представьте, — говорил Мякотин, — как стадо баранов, слушали Баран-Тугановского…

Михайловский благосклонно улыбнулся расхожей остроте и, покручивая вокруг пальца золотое пенсне, сел на почётное место. Мякотин заметил Куприна и обратился к нему:

— Вы народник или успели у себя в провинции заразиться марксизмом?

«Решил меня проэкзаменовать как новичка?» — Куприн молчал, глядя на Мякотина. Тот подошёл к нему и сказал ещё строже:

— У вас там тоже ведь завелись доморощенные марксисты.

— Ни к народникам, ни к марксистам не могу себя причислить, — ответил наконец Куприн. — В их разногласиях многое мне непонятно. А с марксистским учением я слишком поверхностно знаком, чтобы о нём судить.

— Это неважно, — небрежно заметил Мякотин. — Учиться надо только у Михайловского. В его статьях так ясно изложена и опровергнута марксистская теория, что каждый здравомыслящий человек не может не согласиться с ним. И как беллетрист вы должны следовать только советам Николая Константиновича. Чехов, к сожалению, этого не делает. Кстати, дома я руковожу кружком студентов, занимающихся вопросами народничества и марксизма. Приходите ко мне послушать. Это будет вам полезно. Непременно приходите… — И для убедительности Мякотин тыкал в грудь Куприну длинным пальцем.

«Ишь, какой строгий, — подумал Куприн. — Завёл себе доктрину и молится ей. И ещё других хочет втащить силком в своё учение. Да дай тебе волю, ты таких дров наломаешь! Всех нас под одну гребёнку причешешь!..»

Но ответил уклончиво, чтобы отвязаться:

— За приглашение спасибо. Постараюсь зайти на днях…

…Своими петербургскими впечатлениями, огорчениями и радостями Куприн делился с новым другом — Марией Давыдовой.

— Может, многие и думают, что я способен, — горячо говорил он, — с чужого голоса повторять то, чего не знаю, но для этого нужна особая способность, которой у меня нет…

Он всё чаще бывал в доме Давыдовых, хотя Александра Аркадьевна не придавала особого значения его визитам. Она не всегда выходила вечером в столовую, но за хозяйку оставалась тётушка Марии Вера Дмитриевна Бочечкарева, вдова артиста Малого театра М. А. Решимова, которая разливала чай. Поэтому отсутствие Александры Аркадьевны не нарушало общепринятых правил.

— Понимаю вас, Александр Иванович, — отвечала ему Мария. — Мне и самой не по душе узость этих людей… Словно истина ими уже познана, и они озабочены только тем, чтобы её познали остальные. Несогласных же они спокойно предают анафеме… — Она помолчала и добавила с улыбкой: — Кстати, Михаил Иванович Туган-Барановский — мой родственник, муж сестры Лиды…

В короткий срок все в доме незаметно привыкли к Куприну. Он стал своим человеком. Давыдовой Куприн всё больше нравился: его непосредственность, жизнерадостность отвлекали её от постоянных тяжёлых дум о своей болезни и о смерти старшей дочери. Она охотно слушала купринские живописные рассказы о военной службе, о жизненных приключениях, о знакомых писателях.

А он был уже влюблён, влюблён в её младшую дочь. В сочельник, накануне нового, 1902 года, улучив возможность побыть минутку с Марией наедине, Александр Иванович сказал:

— Вы, конечно, давно уже почувствовали, как я отношусь к вам… — Он замялся, его открытое, чистое и доброе лицо покраснело. — Но ведь я плебей, сирота, провёл детские годы с матерью во Вдовьем доме, в Москве, на Кудринской площади… А вы…

— А я? — Мария улыбнулась доброжелательно и чуть грустно.

— Вы светская девушка, привыкшая к столичному обществу, дорожащая своим кругом, титулованными родственниками и петербургскими знаменитостями…

— Продолжайте, Александр Иванович! — поощрила его Мария.

— Я мечтал бы, чтобы вы связали со мной свою судьбу… Но кто я? Бывший офицер с ограниченным образованием… Беллетрист не без дарования, но до сих пор не написавший ничего выдающегося…