Куприн

– Что вы находите занятного, Александр Иванович, в этом вертепе? – говорил он Куприну, изящно оттопырив мизинец и разглядывая пиво на свет. – Рассказ вы написали-таки, да, замечательный, но ведь нового вам здесь уже ничего не покажут. Поедемте в «Лондонскую» или в «Аркадию». Там шикарно, там сейчас все сливки интеллигентной Одессы. А тут? Пропахшие макрелью рыбаки да портовые воры…

Куприн необидно засмеялся и погрузил губы в пивную пену.

– Черт бы побрал, Гриша, твою интеллигенцию, – не сразу ответил он. – Поскреби любого интеллигента, и перед тобой окажется трусливый обыватель, который читает чужие мысли, повторяет чужие мысли и живет чужими мыслями…

– Но все-таки пишете-то вы для этих обывателей, – не без яда заметил Горелик.

– Ты прав! – хлопнул его Куприн по плечу. – Но люблю куда больше вот этих людей. – Он обвел низкую залу рукой. – Все они молоды, здоровы, пропитаны крепким запахом моря. Все знают тяжесть труда, любят прелесть и ужас ежедневного риска, ценят выше всего силу, молодечество, задор и хлесткость крепкого слова… Вон погляди, какой великолепный экземпляр человеческой породы появился в зале… Постой, да он вместе с моим приятелем – антрепренером Сашей Диабе!

Пара направилась к их бочке. Диабе, смазливый, кругленький, в бархатном жилете, сказал:

– Александр Иванович! Это Иван Заикин. – Потом жест в сторону сидящих: – Журналист Горелик. – И с поклоном: – Писатель Куприн…

При последних словах по толстому, как бы ленивому, с нафабренными усами лицу атлета прошло оживление. Заикин повернулся к Горелику, явно принимая его за писателя Куприна. Диабе легонько подтолкнул его: не тот. Заикин был разочарован. Вот если бы писателем оказался аристократического вида Горелик, то другое дело. А этот квадратненький совсем не походит на знаменитость: и одежонка на нем простенькая, и сам простоват с виду.

– Слышал про вас, – проговорил борец больше из вежливости, устраиваясь на неудобном для его гигантского тела бочоночке. – А вы много написали книжек?

Куприн оглядел его, прищурив маленькие смеющиеся глазки.

– Разве вы не читаете книг?

– Да нет, милый, некогда было учиться, – вздохнул Заикин.

– Жаль. Такой ядреный образец человеческой породы, и вдруг безграмотный, – ответил Куприн. – А вот я вас прекрасно знаю. Много раз видел. Как вы в цирках носили пароходные якоря, как держали на плечах тавровые балки. – Он сдвинул на затылок пеструю тюбетейку, припоминая: – Или был еще номер «Бегство разбойника Чуркина из железной клетки в исполнении волжского богатыря Заикина… Эту клетку он разломает и выйдет на волю. Тому, кто еще сумеет разогнуть решетку, будет выдана премия»…

Заикин, расплываясь на маленьком бочоночке, просиял:

– Этот номер мне подсказал сам Алексей Максимович Горький. Вишь, милый, тогда была революция, и ломание кандалов и клетки народ принимал горячо…

Через полчаса, когда Горелик и Диабе откланялись, Куприн и Заикин были уже на «ты» и говорили как добрые старые друзья…

– Поехали завтра на аэродром? – предложил, расставаясь, Куприн. – Будет летать Уточкин.

– Поедем, Лексантра Иваныч, – с готовностью согласился Заикин. – Уточкина я знаю. Артист!

Впрочем, Уточкина знала вся Одесса. Когда он ехал по городу на своем спортивном «пежо», уличные мальчишки, высшая степень популярности, бежали за ним и дразнились: «Уточкин, рыжий пес». Он был действительно рыж, этот светлоресницый, синеглазый человек, в котором чувствовалась звериная ловкость, сила и находчивость. Это ему Куприн вверил свою жизнь, когда 13 сентября 1909 года вместе с редактором «Одесских новостей» Хейфицем и Гореликом совершил полет на воздушном шаре. Уточкин перепробовал почти все виды спорта, но, достигнув в каждом из них верха, тотчас же переходил к другому: велосипед, гоночный автомобиль, спортивный парусник, боксерский ринг, аэростат и, наконец, аэроплан.

Когда в многотысячной толпе они наблюдали за изящным, мастерским полетом Уточкина, Заикин со свойственной упрямым волжанам внезапной решительностью сказал:

– Я тоже буду летать!

Куприн мгновенно отозвался:

– Иван Михайлов! Беру с тебя слово, что первый, кого ты поднимешь из пассажиров, буду я!

Их уже окружили знакомые – рыбаки с Большого Фонтана, борцы – Ярославцев и негр Мурзук, репортеры, журналисты, забыв на какое-то время, что в небе кружит «фарман» Уточкина.

– Ну что ж, – добродушно пробасил Заикин, – обещаю!..

8

Было очень холодно, и дул норд-вест. Для облегчения веса Куприну пришлось снять пальто и заменить его газетной бумагой вроде манишки. Кто-то из толпы предложил меховую шапку с наушниками, кто-то пришпилил английской булавкой газетную манишку к жилету, кто-то завязал Куприну под подбородком наушники шапки, и они с Заикиным пошли к самолету.

– Лексантра Иванович, а может, не полетим? – вдруг сказал с беспокойством Заикин. – Не стоит рисковать тебе жизнью. Аппарат мой несовершенный… Да и беспокоюсь, дяди мы с тобой тяжеловесные, по семи пудов каждый. Аэроплан не рассчитан на такой груз…

– Я готов, Ваня, – коротко ответил Куприн.

Заикин обернулся к мотористу-французу: