Куприн: Возмутитель спокойствия

2). что означенный фельетон, являющийся публичным восхвалением личности Михаила Александровича Романова, носит характер явной тенденции, направленной к тому, чтобы содействовать созданию благоприятной психологической почвы для восстановления в России монархии в лице бывшего великого князя Михаила Александровича, и

3). что при таких условиях фельетон А. И. Куприна является прямым вызовом революционной демократии и актом контрреволюционным, — следственная комиссия постановила:

Привлечь А. И. Куприна к революционной ответственности за помещение в газете “Молва” фельетона контрреволюционного направления; мерой пресечения для него избрать заключение под стражу»[318].

Далее сообщалось, что арестованного переведут в одиночную камеру выборгской тюрьмы. Куприн потом упрекнет коллег за то, что они своими дикими домыслами давали Ревтрибуналу не нужную пищу для ума: «Хорошо, что мы с Муйжелем поплатились за газетную сенсацию сравнительно немного» («Сенсация», 1918). Куприн поплатился подпиской об обязательной явке в суд и был сдан на поруки неизменному спасителю Батюшкову. Вечером 3 июля его освободили, «пригласив» взамен редактора «Молвы» Муйжеля. Чем дело завершилось, неизвестно.

Зато известно, что Куприну с Муйжелем было чем оправдаться: в дни следствия в газете «Эра» (1918. №1. 8 июля), сменившей закрытую «Молву», был напечатан некролог погибшему Володарскому («К убийству В. Володарского. У могилы»), написанный... подследственным Куприным. «Умер Володарский, и на этом покончена вся наша неприязнь к нему. Перед его телом я почтительно склоняю голову». Писатель отдал должное и партии, которой служил погибший: «Большевизм, в обнаженной основе своей, представляет бескорыстное, чистое, великое и неизбежное для человечества учение».

Рассказывая много лет спустя об этих событиях, Куприн путался, утверждая, что его положение под арестом вдруг ухудшилось из-за убийства в эти дни Володарского. На самом деле Володарского убили за два дня до выхода статьи «Михаил Александрович» и за 11 дней до ареста писателя. Что же касается некролога, то его можно было бы рассматривать как следствие испуга из-за ареста, однако редакционное примечание к некрологу гласило, что текст был прислан в редакцию еще до ареста Куприна и до закрытия газеты «Молва».

Благородный порыв писателя немедленно был замечен большевистской властью. Некролог начали перепечатывать периферийные газеты, а в «Известиях Симбирского Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов» (21 июля. № 143) к нему был добавлен заголовок «Интеллигенты, прочтите!».

Александр Иванович, осознанно или нет, дал слабину, опубликовав некролог Володарскому. И большевики немедленно пошли ва-банк. Они вызвали его на поединок.

К барьеру!

Писателя потребовал к барьеру поэт Василий Князев, его хороший знакомый. В прошлом сатириконец и завсегдатай «Вены», он одним из первых, как говорили тогда, «вышел из рядов буржуазной печати и стал под красное знамя». Князев был соратником погибшего Володарского, ведущим автором «Красной газеты», при которой с августа 1918-го начал редактировать сатирическое приложение — журнал «Красная колокольня».

В первом же выпуске от 4 августа в качестве передовицы Князев поместил памфлет «Красный трибунал. Процесс первый. Дело А. Куприна (Русская литература на скамье подсудимых)», построенный как речь прокурора на судебном процессе.

Памфлет печатался с продолжением в семи выпусках, вплоть до 15 сентября 1918 года. Его содержание страшно по многим причинам (в том числе и потому, что вольно или невольно показывает «технологию» любого государственного переворота). Может быть, поэтому в советских биографиях писателя о нем упоминали вскользь. Мы приводим обширные выдержки из этого памфлета, чтобы дать представление о том, какую творческую и личную драму пережил в пореволюционные годы писатель Куприн.

«КНИГА-БОМБА

Страшная книга! Красная книга! Большевистская книга! Анархистская книга! Книга-бомба! Книга — уж и не знаю, с чем сравнить ее, чтобы показать всю силу ее набатности, смертоносности, революционной разрушительности.

В своей области, смрадном болоте дореволюционного офицерского быта, она наделала столько опустошений, сколько не могла бы наделать никакая анархистская бомба, никакие приказы № 1-ый... 2-ой... 5-ый... сотый, от кого бы они не исходили! <...>

Она, эта книга, не призывала всех этих Хлебниковых, Сероштанов (персонажи повести Куприна. — В. М.) и иных великомучеников казармы под красные знамена, к мятежу, к открытому восстанию, но она делала еще более страшную революционную работу. Она — подтачивала, расшатывала, валила один из главных устоев государственности: царской или буржуазной — безразлично. Она — поражала насмерть военную касту! <...>

Куприн этой книгою (“Поединок”; давно пора сказать!), Куприн этой книгою нанес царской армии в тысячу раз более страшный удар, нежели тот, что нанесли японцы под Цусимой царскому русскому флоту.

В этой книге он, Александр Куприн, является революционером в гораздо большей степени, нежели кто-либо другой.