Куприн: Возмутитель спокойствия

Случайность ли, что Куприн в сентябре 1905 года оказался в Севастополе? Точнее, неподалеку от него, в балаклавской глуши, где можно было, с одной стороны, знать все, чем дышит по соседству база флота, а с другой — особо не попадаться на глаза? До сих пор считалось, что да, чистая случайность, просто приехал отдыхать. Мария Карловна рассказывала, что была обеспокоена затянувшимся бездельем супруга, что он много рассуждал о продолжении «Поединка», романе «Нищие», за который сядет... вот-вот сядет... И ничего не менялось. Вспомнив чудо, случившееся год назад в Балаклаве, она вновь решила везти его туда. Но какие-то смутные сомнения остаются.

Прежде чем Александр Иванович появится в Балаклаве, стоит напомнить, чем в это время затишья перед бурей жил Севастополь.

«Потемкинские дни» уже отгремели, панихиды по убитым офицерам отслужены, официальные акценты газетами расставлены: прискорбное, позорное, беспримерное в летописях русского флота событие. С неофициальной оценкой было сложнее. Значительная часть населения сочувствовала восставшим потемкинцам; офицеров оскорбляли прямо в глаза. Главный командир Черноморского флота и портов Черного моря вице-адмирал Григорий Павлович Чухнин, хорошо осведомленный о бунтарских настроениях судовых команд и подрывной деятельности эсеровских и эсдековских агитаторов, был начеку. Обстановка накалилась еще и потому, что 23 августа 1905 года позорным для России миром была окончена война с Японией.

Чтобы отвлечь население от революции и поднять патриотический дух, городские власти готовились пышно отметить 50-летие обороны Севастополя 1854–1855 годов. Планировалось открытие целого ряда памятников, для чего в конце сентября в Севастополь прибыл председатель Комитета по восстановлению памятников Севастопольской обороны Его Императорское Высочество великий князь Александр Михайлович.

В эти дни Куприны и приехали в Балаклаву. Вскоре к ним присоединилась семья Маминых: Дмитрий Наркисович, его жена Ольга Францевна (бывшая бонна Марии Карловны) и дочь Аленушка.

Если в прошлом году на появление Куприна никто не обратил внимания, а швейцар не пустил его в отель, но теперь это был триумфальный въезд. Прокопченные греки-рыбаки, конечно, так и не поняли, кто, собственно, такой этот «кирийе Александр», но поняли, что за прошедший год он стал чем-то знаменит. Однако местная интеллигенция! Она-то все знала.

Библиотекарь Левенсон, задыхаясь от неслыханной чести лицезреть сразу Мамина-Сибиряка и Куприна, о котором столько писали газеты, немедленно завела альбом почетных посетителей по образцу тетради в ялтинской лавке Синани. И первый же автограф оставил Александр Иванович:

Что за странная пора,
Что за век теперь такой?
То кричали мы: «Ура!»,
А теперь кричим: «Долой!»

Интересный автограф. Скорее растерянный, нежели боевой.

На этот раз Александр Иванович сменил гнев на милость и по отношению к фельдшеру Евсею Марковичу Аспизу. Счастье ведь делает нас великодушными, «...это уже был и не прошлогодний Куприн, — вспоминал Аспиз, — даже внешность его как будто изменилась. От прежней угрюмости и замкнутости не осталось следа. Перед нами был веселый, жизнерадостный, яркий, подвижной, общительный человек»[172].

И почти сразу на Куприна обрушилось еще одно счастье. Балаклавские власти, кланяясь и заискивая, предложили известному писателю участок земли на выгодных условиях. Чтобы, так сказать, осчастливил своим присутствием.

Участок в Балаклаве! Место, где будет Дом!

Оказалось, что по берегам бухты все уже распродано, но есть земля в балке Кефало-Вриси, что по пути к средневековой крепости. Куприн возликовал, вспомнив чеховский завет: мало чести тому, кто просто поддерживает в порядке возделанную до него землю; попробуйте-ка превратить пустырь в цветущий сад. А пустырь был выдающийся: голая скала, к которой прилепилась узенькая полоска выжженной солнцем земли. Зато вид на древние башни, а воздух...

Аспиз вспоминал, что участок был огромный: четыре десятины (то есть более 400 соток). Купчая была оформлена на имя Марии Карловны, и Куприн забыл обо всем. О том, что он новый «буревестник», что на набережной нужно «играть в писателя», что нужно вообще-то что-то писать. Он утонул в заботах о своей земле; мотался по Крыму в поисках саженцев, бредил планом дома.