Куприн: Возмутитель спокойствия

За этим признанием стоит сокровенное. Год за годом в Саше убивали личность и равняли его по линейке. Едва начав осознанно относиться к окружающему, он уяснил, что живет на земле из милости, что должен молчать, слушать и повиноваться, что полностью зависит от прихотей чужой воли. Защитить было некому, а горячая кровь бросалась в голову. «Я самолюбив до бешенства и от этого застенчив иногда до низости, — признался он как-то Бунину. — А на честолюбие не имею даже права»[17]. Близко знавший писателя Федор Дмитриевич Батюшков утверждал, что «подавленное в раннем детстве проявление своей личности впоследствии вылилось в обратное чувство — в желание наивозможно полнее развить и утвердить свое “я”, нередко приводившее к проповеди индивидуализма и к резким и неожиданным поступкам. В нем была какая-то трещина, что-то наболевшее, давнее, накопившееся в результате разных превратностей в жизни, вследствие чего он не раз относился с предубеждением к людям»[18].

Сиротское детство во многом сформирует характер и социальное поведение Куприна. Останется привычка жить коллективом и делиться, бить предателей и доносчиков. Безалаберное отношение к деньгам и неприхотливость в быту также останутся. Стремление погреться у чужого семейного очага — тоже, а вместе с ним любовь к обрядам: крестинам, сватовству, венчанию. У него будут сложности в собственной семейной жизни: мальчик-сирота, не помнивший отца, он не знал, как нужно строить эти отношения. Наконец, его много обижали и унижали, и он будет жестоко мстить. Но об этом в свое время.

Пока же Саша потерялся в гулких коридорах и огромных сводчатых палатах Вдовьего дома. Он много напишет о нем, оживит и компаньонок матери, и швейцара Никиту, но в первую очередь запахи: аромат «травы пачули, мятного куренья, воска и мастики от паркета и еще какой-то странный, неопределенный, целый запах чистой, опрятной старости, запах земли» («Святая ложь», 1914). Такова уж особенность картины мира Куприна: прежде всего — запах.

Здесь действительно содержались в основном пожилые дамы; Любовь Алексеевна была самая молодая и почтительно называла их «вдовушками». Не лучшая компания для ребенка: вдовушки Сашу, конечно, баловали, но и ломали ему психику. Фанатично набожные, они научили его перед сном закрещивать мелкими крестами щелочки между телом и одеялом. Они забили его голову мрачными историями о святых отшельниках, муках ада и в довершение внушили страх перед грозой. Мальчишке снились кошмары, он плакал по ночам.

Можно себе представить, сколько плакала его мать. Любовь Алексеевна поставила на себе крест ради детей. Всё правильно, цель святая. Но характер свой, княжеский, пришлось ломать. Теперь она была всецело во власти настоятельницы и других, более мелких, деспотов: нужно выйти в город — получи «билет», хочешь остаться ночевать у родственников — если позволят, к ужину опаздывать ни в коем случае, характер свой показать — рискуешь. Она бывала жестока к сыну. Кошмаром из детства стала для него позже описанная картинка: «...мать наказывала его тем, что привязывала его тоненькой ниткой за ногу к кровати, а сама уходила. И маленький... сидел покорно целыми часами. В другое время он ни на секунду не задумался бы над тем, чтобы убежать... но нитка! — нитка оказывала на него странное, гипнотизирующее действие» («Поединок», 1905). Так впоследствии он обвинял мать, которая читала эти строки: мама, как же ты могла...

Видимо, все было непросто. Хотя Любовь Алексеевна имела право держать при себе сына до его восьмилетия, она оторвала его от себя раньше. В шесть лет Саша оказался совершенно один в Александрийском сиротском институте (Разумовском пансионе). Бритая голова, первая в его жизни форменная одежда и старые девы, которые воспитывали детей по системе Фребеля. Вместе с другими Саша плел коврики из цветных бумажек и клеил домики. И, конечно, рыдал по ночам. О пансионе он расскажет в «Реке жизни» (1906): «Там классные дамы, озлобленные девы, все страдавшие флюсом, насаждали в нас почтение к благодетельному начальству, взаимное подглядывание и наушничество, зависть к любимчикам и — главное — тишайшее поведение». Однако именно здесь в семь лет он написал первые стихи о птичках; эти стихи он приводил в автобиографическом романе «Юнкера» и со смехом вспоминал, что и мама и другие слушатели ими восхищались, прочили славу Пушкина.