Курам на смех

Насчёт «Секрета» он ошибся, насчёт себя – попал в десятку.

О Геннадии Хазанове

Г. Хазанов рассказывал на вечере памяти Александра Иванова.

В детстве Хазанова они с Ивановым жили недалеко друг от друга. Иванов у станции метро «Октябрьская», а Хазанов возле Морозовской больницы у метро «Добрынинская».

Юный Хазанов ходил к «Октябрьской», там в каком-то магазине продавали соки. Сок был в стеклянных конусообразных сосудах, и для того, чтобы солить томатный сок, стояла солонка.

Солонка Хазанову так нравилась, что Хазанов очень хотел стащить её, что, в конце концов, и сделал.

И когда через несколько лет Хазанов, уже закончив цирковое училище, познакомился с Ивановым, Саша сказал: «А-а-а, тот юноша со шнобелем, который стащил солонку на „Октябрьской”».

То ли он это видел, то ли весь магазин знал, что Хазанов стащил солонку.

Мордюкова и Ободзинский

Однажды мы ехали на машине из Калуги в Москву с Нонной Викторовной Мордюковой. Ехали четыре часа и всё это время разговаривали.

Особенно мне запомнилась одна фраза. Нонна Викторовна рассказывала о певце Валерии Ободзинском. Он ей очень нравился. «Мы все были влюблены в него, – и добавила: – Я считаю, что каждый интеллигентный человек должен иметь у себя дома пластинку Ободзинского».

Валерий Ободзинский действительно был очень хороший певец, и в 70-х годах у него были всенародные хиты: «Эти глаза напротив», «Льёт ли тёплый дождь…», но особенно популярной была песня Кондора из фильма «Золото Маккены». В те времена западный шлягер в исполнении нашего певца пользовался особым успехом.

Ободзинский был настоящей знаменитостью, любимым певцом, и всюду он проходил с неизменным успехом.

А я однажды был свидетелем его жуткого провала. Это было в Доме культуры МАИ. Шёл какой-то праздничный концерт. А надо сказать, что в МАИ, как в Одессе, никаких авторитетов не было. Всё надо было завоёвывать с нуля. Могли освистать любую знаменитость. И вот объявляют: «Валерий Ободзинский». Выскакивает на сцену человек в каком-то ковбойском костюме. И выскакивает не просто, а как любимец публики. То есть он привык, что его встречают всюду шквалом аплодисментов, и здесь вышел принимать этот шквал. А шквала не было. И он сразу разозлился. И зал это почувствовал. Ободзинский спел одну песню и не смог переломить ситуацию. Он разозлился ещё сильнее. И запел вторую песню. И на второй в зале засвистели. Он еле допел вторую песню и ушёл, как говорится, «под стук своих каблуков».

А певец был всё равно замечательный. И не случайно Леонид Петрович Дербенёв уже в 90-х годах пытался вернуть его на сцену. Он мне говорил: «Посмотришь, он снова будет звездой!» Он очень болел за Ободзинского.

Но, к сожалению, ничего не получилось. Болезнь под названием «водка» не дала осуществиться этим дербенёвским планам. И наверное, Ободзинский уже боялся провала. И это тоже толкало его к запою. Очень жаль, что он так и не смог восстановиться.

О Валерии Шульжике

Поэт и драматург Валерий Шульжик – человек с уникальным чувством юмора.

Когда-то, году в 1984-м, придя ко мне в новую, только что отремонтированную квартиру, осмотрел её и сказал своей жене Вере:

– Вера, вот в какой квартире мы будем жить после революции.

Однажды Шульжик подошёл к поэту-песеннику Михаилу Пляцковскому и сказал:

– Слушай, какую хорошую песню ты написал.

– Какую? – спросил Пляцковский.

– Вот эту: «Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли».

– Эту песню написала Юнна Мориц, – обиженно сказал Пляцковский.

– Странно, – сказал Шульжик, – я как ни вспомню тебя молодым, ты всё время нёс какую-то чушь.

Когда мы все вместе были в Болгарии, Шульжик продал Пляцковскому доллары – один к пяти. Пляцковский сразу обособился, со всеми перестал общаться и бегал отовариваться в болгарскую «Берёзку».

На последнем ужине мы сидели за одним столом, и Шульжик при Пляцковском говорит:

– Лион, ты знаешь, как вчера Мишке плохо было, скорую вызывали.

– А что случилось?

– Он последний лев зажал в руке и никак не мог разжать. Пришлось в горячую ванну руку опускать, чтобы хоть как-то отмочить и разжать кулак.

Шульжик над Пляцковским всё время издевался, и не случайно. Пляцковский был чрезвычайно задиристый и высокомерный, и всё время у него шли какие-то баталии с поэтом Лазаревым, который обвинял Пляцковского в плагиате.

Шульжик посоветовал Пляцковскому, чтобы того не обвиняли больше в плагиате, зарегистрировать в ВААПе как свои все эпитеты. Тогда к нему никто не придерётся.

Я однажды тоже не удержался, когда мне Пляцковский схамил в очередной раз, а это происходило в ЦДЛ, и, как специально, подошёл директор ресторана.

Я спросил его:

– Ген, тебе хорошая свинина нужна?

– А сколько килограммов?

– Миш, – спросил я, – ты сколько весишь?

– Семьдесят шесть, – сказал Миша.

– Семьдесят шесть килограммов, – повторил я Гене.

Гена чуть не упал со смеху.

С тех пор Пляцковский меня не трогал.

А Шульжик, кроме шуток, ещё писал очень хорошие детские стихи. Вот только одно четверостишие: