Курбан-роман

Обними меня скорей
жена
Я сегодня влюблен
не в тебя
Я сегодня влюблен
в бедуинку
В море розовое пустыни
бездонной
Где брожу я
собакой бездомной
Где в пустыне —
– источник пророчества
И безмерного одиночества
Снег как
вата кровоточащая
и верблюдица, прокричавшая
смерть.

– Что-что? – спросила бедуинка. – Да сплюньте вы ватку.

Быть может, она любит своего мужа. Но мне плевать. Водопадом рухнувшие на глазах чужого мужчины волосы равносильны интимному акту. И я продолжаю.

Ваши щеки – бидон
пьяного молока
Ваш тело —
мраморное биде
Ваши бедра —
жарче Сахары
И бурлящий поток
Ниагары
Ваши волосы
Бедуинка…

– Что это?

– Экспромт.

– Не надо, не надо, я все поняла, – сказала бедуинка, – спасибо, но вы задерживаете очередь

– Я к вам еще приду, – сказал я.

– Зачем?! – искренне удивилась бедуинка.

– Лечить.

– Дешевле будет удалить, – иронично заметила бедуинка.

И тогда все мои надежды рухнули, хотя я не совсем уловил, может быть, под словом “дешевле” она подразумевала – легче для нее? Но где же милосердие, женское милосердие, подтолкнувшее меня без опаски на любовь с первого взгляда?

Где – моя любовь, последняя любовь пожилого человека, умерщвленная одним словом? Вот так одно слово может убить другое слово, в кои-то веки проросшее в мертвой безводной пустыне и вырванное раз и навсегда с корнем?

Выйдя из кабинета, я увидел несколько мужчин, ожидавших своей очереди. Они сидели, как мужчины ее рода, зажав между коленями, словно сабли, медицинские карты. А у одного скулы были перебинтованы – ни дать ни взять дикарь пустыни, чужак из соседнего племени, единственный, не снявший убранства. А быть может, он гость, почетный гость, что приехал издалека, из самого сердца пустыни, приехал свататься?

Глядя на этого мужчину, я понял, что последняя любовь не совсем еще умерла. Осталась еще ревность. И тогда я пошел в первое попавшееся кафе, заказал себе чашку кофе, настоящего черного кофе с взбитым желтком, булку с изюмом и глазурью, сел напротив миловидной девушки и, широко ей улыбнувшись беззубым ртом, начал писать:

“Кто-то из критиков моей жизни сказал, что мое творчество – всего лишь кофе в кафе. А кофе – это грех. Что ж, пусть будет так, но от кофе я не откажусь ни при каких обстоятельствах, как не откажусь от крепкой сигары и черного шоколада, но в особенности от кофе по-бедуински, вкус которого и тайну я раскусил и понял, только прожив большую часть жизни. И я не боюсь, что надо мной будут смеяться, как над ополоумевшим стариком, когда я читал свои стихи зубному врачу или широко улыбнулся беззубым ртом совсем юной девчушке. В любви я свободен. Особенно свободен и счастлив в любви к бедуинке…

Ведь если только предположить, что зубы – это городская крепость с мощными башнями по краям, а потом представить, что эта крепость в результате долгой осады разрушается, – и вот ты уже разрушен до основания, отчего в душе и во рту чувство полной опустошенности, а мысли в запустении.

Тогда одна надежда лишь на бедуинку – одинокую жительницу пустыни. Милосердную к бездомным собакам. Ту, что подберет и накормит тебя, может быть, даже напоит тебя кофием. Ту, что спасет тебя хотя бы на миг от одиночества в холодной пустыне и помолится вместе с тобой ранним утром перед дальней дорогой…”.

Лунная белизна бумаги (Из цикла «Мыльная оперетта для писателей)

1

Если бы не Гильермо, Пако не ввязался бы в эту историю. Не ввязался бы, а значит, до сих пор пил бы свой утренний кофе не морщась, и кожа на его писательском лбу не собиралась бы складками, как те пенки со сливок, у края фарфоровой чашки. Да, не согласись он тогда не спать целую ночь, может быть, и не было б этих морщинок на лбу. И не ломал бы он сейчас голову над загадкой, сотворил ли он во сне гениальную вещицу или его друг Гильермо, известный в писательской среде шутник, разыграл его. Ведь вся эта история началась для Пако со странной просьбы Гильермо.

– Знаешь, дружище, – сказал однажды Гильермо, когда они встретились на одной из корпоративных вечеринок, на которые нужно ходить, чтобы быть на виду, чтобы иметь публичный вес и рост, – у меня к тебе деликатная просьба.

– Слушаю тебя, старик, – похлопал Пако по плечу Гильермо. Кажется, он был тогда в прекрасном расположении духа.

– Очень деликатная. И если ты захочешь, то можешь отказаться, ничем себя не обременяя.

– Я весь внимание. – Да, точно, у Пако в тот день явно было прекрасное настроение.

– Но прошу тебя, ты только не смейся и выслушай меня до конца.

– Да брось ты, старик, меня уже начинает не на шутку интересовать твоя просьба.

– Повторяю: она очень деликатная и странная.

– Обещаю выслушать все до конца, не перебивая. И если это в моих силах, помочь тебе.

2