Курчатов

«Петроград [после 21 октября 1921 г.]

[…] Но вообще меня уже начинает беспокоить такое детство в мои „почтенные“ годы. Нужно будет заняться собою. Только вот в дороге я приобщилась жизни. Это было так ужасно, так невыносимо тяжело, что мне казалось, я могу с ума сойти. Столько я видела несчастий и горя, что для меня года на три хватит. На Джанкойском вокзале, где мы сидели пять дней, одна девушка стала сумасшедшей от отчаяния и нужды и ночью говорила и металась около нас. По дороге люди садились на буфера и крыши и бывали несчастные случаи. Подумайте, женщины с маленькими детьми ехали три дня на крыше. У детей отморожены лица, красные, распухшие, прямо не похожи на людские. Это у грудных детей! На Харьковском вокзале с какой-то женщиной случился припадок, болезненный ужасно. Она кричала и стонала на весь зал, просила, чтобы ее убили. Ну, тут уж и моих сил не хватило после бессонной, тревожной ночи, и я бегом убежала оттуда. А потом путешествие от Харькова до Москвы в вагоне для женщин и детей! Вы знаете, там было столько людей, что боялись, не проломится ли пол теплушки. Одного ребенка чуть не задавили вещами. Бабы ругались, даже дрались, дети все время кричали. Столько я видела несчастий. Особенно дети страдают, совсем маленькие. Может быть, и не стоило мне вспоминать. Это старое уже, да уж очень живо все это у меня. Наша дорога, длившаяся три недели, была сплошь ужасом. И как мы с Надей доехали, целы и невредимы, это один Бог знает. Только сейчас я не могу без содрогания думать о каком бы то ни было путешествии. Все вокзалы и города, какие мы проезжали, ненавистны мне. Вот, пожалуй, за дорогу я подросла порядочно. И все у меня мысли о том, как сделать себя лучше, терпеливее, терпимее, победить страх и отвращение перед несчастьем и суметь помочь. А мне это так трудно, трудно, потому что во мне столько нехорошего, которое в меня прямо-таки вросло. Ну не буду больше об этом.

Вот вспомнила прошлое, и упало мое настроение. Вечер. Я сижу одна у Димы за столом и пишу. Рядом лежит Надя. Она больна, у нее сильный жар, и из соседней комнаты я слышу ее частое дыхание. Нюся обещала сегодня прийти ночевать ко мне, и я жду ее. Порой мне бывает очень тяжело с сестрой, и я делаюсь малодушной. А все-таки жалко, Игорь, что Вам не удастся приехать сюда или в Москву. Вы бы так легко могли бы поступить тут в любое техническое [заведение]. Дима — секретарь приемной комиссии во все технические учебные заведения, и он экзаменует поступающих. Вы бы, конечно, выдержали и поступили куда угодно. Мы с Надей тоже держали экзамен у Диминого помощника и выдержали. У меня до сих пор есть бумажка для поступления в Путейский институт, да я предпочла Университет. Это Диме ужасно хотелось, чтобы я пошла по стопам моего папы (он был путеец). Вообще Дима весьма превратного мнения о моих способностях и склонностях.

Знаете, я иногда думаю: звонок, открывают дверь и зовут меня, я выхожу в переднюю и вдруг… вижу Вас. Я была бы рада. А в Симферополе действительно тоскливо, я представляю себе. Вы должны с головой уйти в науку, и тогда год пройдет незаметно. Уж воображаю, какой Вы будете ученый и какой у Вас будет деловой вид, когда по утрам Вы шагаете по Потемкинской в Университет. Рада буду посмотреть на Вас хоть и через полтора года. Все в руках судьбы!

У нас наступила зима. Очень ранняя. Лежит снег, небольшой мороз и ясные, тихие дни. Скоро по Неве лед пойдет. Скоро мы будем кататься на саночках. Почему Вас нет здесь? Вот Вы не можете видеть величавого Исаакия в снегу и изящное здание Сената, и Медного Всадника! Не могу я писать Вам о красотах моего возлюбленного Петрограда, потому что ничего не передашь и все это нужно знать и любить самому. Я хожу и декламирую стихи Пушкина. Вы полюбили моего поэта?

Я рада за Вас. Слава Богу, Вы не похожи на тех, кто говорит: „Пушкин какой-то бездушный и избитый, его учишь в гимназии, а вот Лермонтов…“ и т. п. Вот я Вам напишу некоторые мои любимые стихи, которые мне вспоминаются сейчас. Перечтите их: „Погасло дневное светило“, „Ненастный день потух…“, „Прозерпина“, „Ночь“, „Элегия“, „Под небом голубым…“, „Близ мест, где царствует Венеция златая…“, „Приметы…“, „Я ехал к вам…“, „Не пленяйся бранной славой…“, „Напрасно я бегу к сионским высотам…“, „Отцы-пустынники и жены непорочны…“, „Жил на свете рыцарь бедный…“ и другие — все-все мои любимые! Я люблю „Пир во время чумы“, „Моцарт и Сальери“.

Пора кончать. Пробило час. Почитаю еще немного роман Вернера, которого я читаю на сон грядущий, и лягу спать. Нюси нет, и мне тоскливо. Почему-то всегда в такие минуты я вспоминаю стихи Лохвицкой: „Проходит жизнь. В мечтаньях об ином ничтожна и пуста… А где-то смех и счастье бьет ключом и жизнь, и красота!..“ Я ужасно стала серьезная и почти не смеюсь. Прощайте. Пишите о себе и обо всем скорее. Вера. Вас. Остр., 14 линия, д. 35, кв. 5».

№ 6

«Петроград [конец сентября — октябрь 1921 г.]