Курдский князь

Отдохнув немного, Мехмет опять взял на руки Габибу и объявил, что пора в путь. Напрасно она уверяла, что силы ее возвратились, и что ей полезно пройтись пешком. Ее просьбы еще раз не смогли ничего против нестерпимого восточного упрямства. Мехмет, несмотря на все ее представления, не дал ей ступить ни шагу, чтобы она не утомилась; не правда ли, непростительная грубость? Ночь была близко, когда они подходили к гостеприимному жилищу, к которому направили путь. На пригорке стояла деревушка: несколько хижин лепилось по южному его склону; в самой глубине оврага, отделявшего пригорок от более высоких холмов, находилось довольно просторное жилище. Оно состояло из двух строений. Самое обширное, гарем, заключало в себе спальни и собственно жилые комнаты. Другое строение, отделенное от первого маленьким садом, состояло из конюшни и двух комнат. Одна из них была приемная хозяина. В другой, выходящей на улицу, помещались слуги и гости низшего разряда.

VI

Оставив Габибу в некотором расстоянии от деревушки, Мехмет смело отправился по окраине оврага, и пользуясь возраставшей темнотой, незамеченный, достиг описанного нами строения, быстро прошел сени, и без доклада вступил в комнату, где хозяин дома предавался сладостному кейфу: это был старик лет восьмидесяти, еще бодрый и красивый. Его высокий стан был еще строен и прям, хотя плечи начинали сгибаться вперед. Его длинная борода была бела, как снег. Лета не исказили правильных очертаний его лица, даже пощадили на нем здоровый румянец. Его ясные, голубые глаза сохранили весь свой блеск. Носил он огромною белую чалму, какие любят носить турки старого закона, которые хранят еще почтенье ко всемилостивейшему снурку, к пытке и к янычарам; на старике был красный кафтан с предлинными полами.

Гассан-ага — таковы были имя и титул старика — имел вид самый величавый и самый патриархальный, хотя его дети, босоногие и оборванные, шалили по дорогам или пасли свиней и овец. В то время он жил с семнадцатой женой: что ж? это еще не очень большое число, если взять в расчет кратковременность женской красоты на Востоке, и приличия, ради которых Гассан[1], в своем положений и с своим состоянием, не мог держать менее трех жен в одно время. Чтобы объяснить такую удивительную воздержность, я принуждена прибавить, что у Гассана было множество невольниц, и в том числе прехорошенькие. Что касается до детей, то старый ага очень наивно признавался, что ему неизвестно наверное, сколько их счетом и где многие из них обретаются. Если кому-нибудь из отсутствующих сыновей случалось посетить почтенного родителя, то его принимали почти не лучше чужого, впрочем не требуя от него положительных доказательств его происхождения. Каждому кто выдавал себя за сына Гассан-аги, верили на слово, и действительно, что могло быть вероятнее? К тому же от этого родства получалось так мало выгод, что, конечно, никому и не приходило в голову солгать, чтобы их добиться. Гассан-ага имел привычку спрашивать у почтительного сынка, переночевавшего разок-другой под его кровом, куда он намерен идти? и таким решительным тоном, что до сих пор ни разу не был поставлен в печальную необходимость повторить этот вопрос.

Несмотря на разбросанность своего многочисленного семейства, Гассан не был лишен наслаждений семейной жизни; он расставался с детьми не прежде, как когда бросал их матерей, и поэтому всегда был окружен детьми своих присутствующих жен. В то время, о котором мы рассказываем, около дюжины этих более или менее невинных созданий утешали его своими ласками. Старший из них, юноша лет девятнадцати, коренастый, косой, смуглый и безобразный, представлял резкую противоположность с своим величественным и благообразным отцом, что не мешало всем друзьям и знакомым кричать об их удивительном сходстве между собою. За ним следовало одиннадцать существ всех возможных возрастов, начиная от пятнадцатилетнего и кончая шестимесячным, проживавших в доме родительском в ожидании неизбежного изгнания.

Гассан сидел на почетном месте, т. е. на краю дивана, по-видимому слушая разговоры некоторых соседей, расположившихся в другом конце комнаты, когда Мехмет быстро подошел к старику, наклонился к его уху и сказал шепотом: «Гассан, мне нужно переговорить с тобою наедине, и сейчас же».

Я не ручаюсь, чтобы старик тотчас узнал своего гостя, но он так привык к таинственным и притом очень выгодным сношениям с людьми, хранящими самое безусловное инкогнито, что ничуть не удивившись, удалил знаком руки всех бывших в комнате.

Когда все вышли, Мехмет пригласил Гассана запереть дверь, что тот немедленно и исполнил, как человек, привыкший к подобным свиданиям. Потом он внимательно вгляделся в Мехмета и сказал:

— Ваша светлость поступает неосторожно. Вы конечно знаете, что вас ищут по всем окрестностям, что недалеко отсюда стоит войско…

— Знаю, знаю, — перебил его Мехмет с нетерпением: — но необходимость на все заставит решиться, и часто смелые поступки не так опасны, как кажется. Я все-таки могу рассчитывать на твое содействие?..