Курьер из Стамбула

— Ну-ка, ну-ка, Мишенька, тогда сказывай ты, — Маша теперь смотрела прямо на брата. — Что тебе господин адъютант самого фельдмаршала Миниха сказывал? И что от нас скрывал Алексей Иванович?

— Господин майор рассказывал, что они ворвались вдвоем в каменную башню, которую защищали янычары — гвардия султанская, головорезы басурманские. Тут Манштейна ранили, а Алексей Иванович возглавил атаку и зарубил всех. Их тогда обоих и наградили чином следующим, — выложил все Тютчев собравшимся.

Машенька аж побледнела:

— И вы, Алексей Иванович, умалчивали об этом?

— Простите меня, Мария Ивановна, — смутился поручик. — Я не думал, что сие будет интересно для вас.

— Я вас очень попрошу, Алексей Иванович, — строго сказала Маша, — чтобы впредь вы ничего не скрывали от меня. А то обижаться на вас буду. А пока прощаю вас, — быстро добавила, видя, как огорчился Алеша.

— Грозна ты милая, ох грозна, — пошутила матушка, и все рассмеялись.

Три дня пролетели как один час.

— Ну почему, почему только три дня, — убивалась Машенька, опустив голову на грудь Алеши. — Почему Мише дали такой большой отпуск, а вам три дня.

— Я же не в отпуске, Машенька, — шептал в русую макушку Веселовский, — это Иван Семенович отпустил за амуницией. Да разрешил вас навестить. Мы ж не гвардия — нам не положено.

— Ну почему, почему, — не унималась девушка. — Значит, в гвардии служить надобно, — даже каблучком притопнула.

— Ну-у-у, гвардию заслужить надобно. А для того воевать надо исправно.

— Не надо нам гвардии тогда. Господи, — опять прижалась, — когда ж война кончится…

— Скоро, скоро, Машенька.

И снова расставания, поцелуи, слезы, и топот копыт, да клубящаяся за всадниками снежная пыль. Веселовский, в сопровождении своих драгун, скакал в Орел, затем уже медленно, получив нужную амуницию, с небольшим обозом возвращался в полк.

Но жизнь продолжалась, а значит, пришла новая весна, а с ней и новый поход. Войска двинулись. Кавалерия пошла впереди, опережая. За ней пехота и обозы. Ждали подтянувшихся, растаги делали частые.

Веселовский сидел в своей палатке и, пользуясь растагом, писал своей невесте, стараясь на бумаге передать весь тот ураган чувств, что не утихал в нем ни на минуту. Скромно жил поручик. Не имел обозов личных огромных, как другие офицеры — из помещиков богатых. По сорок возов добра всякого таскалось за ними по степи. Иные умудрялись даже крепостных своих на войну брать. Шатры ставили царские, парчой да бархатом подбитые. На мехах спали, на серебре ели. А у Веселовского один баульчик походный, что денщик его таскает. Вещей-то: зеркальце, пару кусков мыла пахучего, бритва, ножницы, свечей несколько, да подсвечник походный, белья смена и главное — книг с десяток, в Петербурге купленных. На немецком, на французском. С ними и время вечернее коротать можно, а в часы тоски душевной отвлекут от мыслей тяжелых. Правда, забросил Алеша последнее время книги. Сердце, а с ним и голова только о Машеньке думали и страдали, о любви далекой.

Полог палатки распахнулся и вошел Манштейн. Алеша поднял глаза и несколько секунд недоуменно смотрел на адъютанта Миниха, оставаясь мыслями там, в письме. Потом опомнился, вскочил:

— Господин… э-э, — Алеша запутался, не зная как правильно обратиться к вошедшему.

— Премьер-майор, Алеша, — улыбаясь, подсказал Манштейн. — Брось ты эти субординации. Давай лучше обнимемся, сколь не виделись, — и обнялись, похлопывая друг друга по спине.

— Давай присядем, Алеша, — сказал Манштейн, когда закончились их дружеские объятия. — Дело к тебе есть.

— Конечно, господин премьер-майор, — радостно возбужденный Веселовский пододвинул грубо сколоченный стул, приглашая сесть гостя. — Вы извините, что так скромно. Но, как говорится, чем богаты.

— Все хорошо, Алеша. Ты думаешь, что я в роскоши обитаю?

— Ну, все-таки… вы… адъютант самого графа Миниха…

— Ну и что? — пожал плечами Манштейн. — Живем-то все одинаково, по-походному. Нет, конечно, сам граф и фельдмаршал живет не так, как остальные. Но я-то всего лишь адъютант, передаю его приказы, не более того. А впрочем, я обычный солдат нашей доблестной армии, разделяющий с ней все тяготы и лишения походов.

— Я слышал, вы отличились под Очаковым, были ранены?

— Пустяки, царапина, — махнул рукой Манштейн. — А ты как поживаешь? Как зазноба твоя сердешная? Слышал, жениться хочешь на дочери полковника Тютчева? Правда сие? — лукаво спросил.

— Да, правда, — засмущался Веселовский, — батюшка Марии Ивановны, командир наш Иван Семенович благословил. Вот только надо, чтоб война закончилась.

— Вот я к тебе и по делу, — Манштейн сразу стал серьезным. Алеша тоже подтянулся, выпрямился, посерьезнел лицом и приготовился внимательно слушать.

— Расскажу я тебе, Алеша, некоторые вещи из высокой политики, в кои посвящен сам и то, что надлежит знать тебе. То, что поручил передать лично фельдмаршал Миних, — неторопливо начал гость.

— Лично Миних? Лично мне? — изумился Веселовский.