Курганские

– На видеокамеру. Ты что, хочешь, чтобы мы тебя завтра по телевизору показали, во всех передачах? Чтобы на тебя сразу много пострадавших заявы написали? Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы твое уголовное дело было напичкано множеством эпизодов? Ради бога, мы это обеспечим!

– Что вы предлагаете?

– Мы предлагаем тебе написать чистосердечное признание, и ты пойдешь только по одному эпизоду. Хочешь – наркотики, хочешь – оружие, – сказал Кузьмичев.

– Какое оружие, какие наркотики? Вы же у меня ничего не нашли!

– Это же не значит, что мы и при повторном обыске ничего не найдем...

– А какое право вы имеете проводить повторный обыск, если меня задержали?

– Ну это уже наши проблемы, – усмехнулся Кузьмичев. – Есть у нас такая возможность. Ну, решай!

– Ничего я говорить не буду, – сказал я. – За мной ничего нет.

– Зря ты так считаешь, – сказал Кузьмичев, подойдя к небольшому столику, на котором стоял видеомонитор. – Смотри, что мы тебе покажем! – Он включил запись. Я увидел лежащего на больничной койке под капельницей перевязанного человека. Это был Сашка. Он слабым голосом говорил: «Я, такой-то, признаюсь в совершении преступлений и убийстве вора в законе Грома, уголовного авторитета Барона, а также... – и назвал еще какую-то фамилию. – Все эти убийства совершены мною».

Кузьмичев нажал на кнопку. Запись остановилась.

– Вот видишь, твой приятель и сообщник уже во всем признался!

Я понимал – если они показали мне не всю пленку, значит, кроме этого признания, больше ничего у них нет, а тем более обо мне в записи не упоминалось.

– Я не знаю никакого сообщника, и этого человека я вижу впервые.

– Здравствуйте! Вы же с ним из одного города!

– Ну и что? Мало ли моих земляков по Москве ходит! Теперь что, за каждого карманника, вами пойманного, вы меня дергать будете, если он моим земляком окажется? – съязвил я.

– Хорошо, не хочешь говорить нормально – будем ненормально, – раздраженно проговорил Кузьмичев. – Сюда через некоторое время доставят твою жену, Олесю.

Меня бросило в жар: при чем тут Олеся?! Как они ее нашли?

– Но она ведь уехала!

– А мы ее уже нашли, по старому домашнему адресу. Мы будем ее допрашивать. Причем, Олег, допрашивать будем очень подробно, – подчеркнул Кузьмичев. – Если ты – кадр более или менее подготовленный, ведь это твоя профессия, – то ее, я думаю, мы разведем в три минуты. Ну что, будешь говорить?

– Я хочу в камеру, ни на какие вопросы отвечать больше не буду.

– Ладно, в камеру так в камеру! – согласился Кузьмичев.

Через несколько минут меня уже закрыли в одиночной камере, расположенной в подвале этого здания.

Я стал соображать: неужели они действительно привезут Олесю?

Через час меня вновь вытащили из камеры на допрос к Кузьмичеву. Но на сей раз – почему-то на третий этаж. Я вошел в комнату и остолбенел. За столом сидела Олеся, заплаканная, держа в руках носовой платок. Увидев меня, она воскликнула:

– Олежек, любимый! Я люблю тебя! Как ты? Тебя тут не били?!

– Успокойся, Олеся, – ответил я, – все в порядке. Никто меня не трогал.

– Так, все! Мне это лирическое отступление не нужно! – жестко проговорил Кузьмичев. – Выведите гражданку!

Оперативник вывел Олесю из кабинета. По настроению Кузьмичева я понял, что она ничего не сказала.

– Ну что, садись, – кивнул Кузьмичев на стул. – Давай продолжим разговор.

– Я ничего говорить не буду, – стоял я на своем.

– Хорошо, посиди, подумай.

В комнату вошел другой оперативник.

– Кузьмичев, – спросил он, – у тебя телефон работает?

Кузьмичев кивнул. Оперативник подошел к столу, снял трубку телефона, стоящего там.

– Можно позвонить? Срочный разговор, – спросил оперативник.

– Да, конечно, звони! – сказал Кузьмичев. – Стоп! – И, неожиданно взяв в руки мой мобильный, протянул его оперативнику. – Звони отсюда!

– А зачем мне с мобильного-то звонить, когда я могу и с городского, бесплатно? – недоуменно спросил оперативник.

– Звони, звони! Мы тут клиента опускаем на деньги. И чем дольше будешь говорить, тем лучше! – сказал Кузьмичев.

Оперативник бросил взгляд на меня, хитро улыбнулся и сказал:

– Понял тебя!

Он взял мобильный телефон и вышел в другую комнату.

«Да черт с ними! Пускай на деньги ставят! Пускай хоть миллионный счет пришлют по мобильному, только бы отпустили! – думал я. И главное – чтобы ничего не сделали Олесе! Но против Олеси у них ничего нет. Да и против меня, судя по всему... Подумаешь, признание Сашки показали! Значит, выбора у них не было, значит, просто решили надавить... А может, его уже и в живых-то нет! А раз в живых нет – он и не свидетель!»

– Кстати, а как самочувствие того человека, которого вы показали на видеопленке? – спросил я Кузьмичева.

– Тяжелое, – ответил он. – Может умереть.

«Ага, – подумал я, – тем более он не может быть моим свидетелем!»

Еще пару дней я просидел в РУОПе. На второй день меня перевезли в следственный изолятор.

Так началась моя новая жизнь – жизнь в ИВС.

К вечеру меня вызвали в кабинет к оперативникам. На сей раз Кузьмичева там не было. Я увидел оперативника, который меня принимал. Он сидел за столом и что-то писал, показав рукой на стул, стоящий рядом.