Куриловы острова

И Миколка написал на далекие Курилы слезное письмо. Он просил: «Возьми, папа, к себе, буду тебе помогать во всем, даже если там в школу ходить стану, то и тогда все-все для тебя делать буду, только бы с тобой, только б уехать из этой школы».

Написал и стал дожидаться ответа. Как только будет письмо — сразу на острова. Ну, а если папа не захочет, чтоб Миколка к нему ехал, тогда он убежит...

Дня через два к нему подошел Конопельский:

— Ну, мистер, поздравляю. Теперь ты полноправный член общества.

Миколка не понял. Вообще Конопельского понять бывало трудновато.

До него дошел смысл этих слов лишь тогда, когда он вошел в класс.

Оказывается, к ним прибыл новенький.

А по законам Конопельского, все шишки валились на новеньких.

Новичок сидел недалеко от Миколки. Он ничем не отличался от других: такой же, как и все, восьмиклассник — еще не юноша, но и не мальчишка. Аккуратно подстрижен, с прической, впрочем прическа была в норме — как будто и есть, а как будто и нет ее, таких причесок, как правило, классные воспитатели не замечают. На нем была заграничного покроя куртка на «молнии», застегнутая только наполовину, поэтому из-под куртки выглядывала голубая рубашка и красный пионерский галстук.

Взгляд открытый, честный, лицо кругловатое, симпатичное, улыбающееся.

Ребята исподволь посматривали на него, будто не замечая, зато девчонки обсели новичка кругом и стрекотали, как сороки:

— И по-китайски умеешь?

— Немного.

— А это трудно?

— Не очень. Непривычно только. У них иероглифы.

— И ты долго там жил?

Ответить на это новенький не успел. Вошел Леонид Максимович. Начался урок истории.

Окончилась перекличка. Леонид Максимович взял ручку:

— Запишем новенького...

Новенький стал за партой. Он оказался невысокого роста, но довольно плотный.

— Андрей Северинов.

Так в классе узнали фамилию и имя нового ученика.

На перемене не только девочки, но и ребята обступили Андрея. Он оказался учеником необычным. Родители его — инженеры-металлурги — строили завод в Китае. Некоторое время Андрей тоже жил с ними, учился там в школе, потому что русских на той стройке было немало. В этом году родители переехали в Индию, и Андрею пришлось идти в школу-интернат.

Так он оказался на последней свободной кровати, стоявшей рядом с Миколкиной.

Миколка украдкой наблюдал за новеньким и удивлялся. Он как будто давно уже здесь жил, всех знал и дружил со всеми. С независимым видом и чувством собственного достоинства осмотрел комнату, заглянул в окно, потрогал зачем-то кровать, посидел на ней, покачался на пружинах, довольно прищурил глаза: ничего, мол, мягко спать будет. Затем стал обходить комнату.

— А здесь кто спит?

Конопельский с Масловым переглянулись.

— Это что — инспекция? — процедил Маслов.

— Просто интересно.

Конопельский, словно кот, осторожно, на цыпочках приблизился к Андрею. Он что-то уже надумал, но глубоко таил в себе.

— Тут спит Хичкин.

Он указал на одного из мальчуганов. Тот покраснел и только произнес:

— Хи.

За это «хи» его и прозвали Хичкиным.

Андрей ничего, промолчал. Его, видимо, нисколько не удивила такая смешная фамилия — что ж, Хичкин так Хичкин.

— А тут — Хнычкин.

Конопельский кивнул на веснушчатого, с большими ушами парнишку. И тот сразу захныкал:

— Конопля противный, все выдумывает и выдумывает, я Лукии Авдеевне пожалуюсь!..

Андрей сразу догадался, почему этого ученика прозвали Хнычкиным: действительно, хныкало.

— У вас что, всех по прозвищу?

Конопельский как-то удивленно замигал глазами, видимо, до него впервые дошло, что у них в спальне забыты настоящие фамилии. В классе они: Конопельский, Маслов, Чобитько, а здесь: Конопля, Масло, Хичкин.

— У всех выдающихся личностей, мистер, псевдонимы.

И с победным видом посмотрел на окружающих, — ему самому очень понравилось это объяснение.

— А меня окрестите как? — засмеялся Северинов.

— Северин неплохо. — Это Зюзин сказал.

— Можно и Северин, — охотно согласился Конопельский.

Но Маслов запротестовал. Он не любил, когда кому-нибудь давали более или менее человеческое прозвище.

— Гм, Северин! — гмыкнул он. — А Севрюгой не хочет?

— Се-ев-рюга! — залился смехом в углу Баранчук. Ему, наверное, казалось, что Севрюга куда остроумнее и обиднее его прозвища — Баран.

С Северинова не спускали глаз. Ждали: обидится, рассердится. А он ничего, сам смеется.

— Что ж, — говорит, — Севрюга так Севрюга. Лучше не найдешь рыбы.

Все переглянулись. Масло даже скривился: не попал в цель. Ну ничего, он еще придумает, подыщет что-нибудь такое, что эта Севрюга только плавниками тряхнет от злости.

А Северинов тем временем интересовался другим:

— Весело в интернате?

— Не скучаем, — подмигнул своим дружкам Конопельский.

— Спортом занимаетесь?

— Больше художественной самодеятельностью, — многозначительно сказал Трояцкий.

— А футбольная команда есть?

— О, мистер — мастер спорта?

— Какой там мастер! Просто люблю мяч погонять.

Конопельский никак не мог найти, за что бы зацепиться: как ни поддень новенького, все ему не обидно.

— Мяч гонять и дурак может. А вот как мистер учится, любопытно послушать.

— Мистер с неба звезд не хватает.