Курочка Ряба, или Золотое знамение

— Нужны мне ваши яйца! Битые, небитые… У меня самого несушки — во несут! — показал он свой громадный кулак. — Два яйца — и яишня, целый день сыт. Таких несушек, как у меня, ни у кого вокруг больше нет. Яйцами откупаться они взялись!..

О, чудо разрешившихся недоразумений! О, благость прояснившейся путаницы! Какова б ни была причина посещения их участковым, осенило Марью Трофимовну, с яйцами Рябой никак она не связана. Ее осенило — и она метнулась к печи, как не было в ней никакого веса, будто куриным перышком была, вот кем, и с лязгом двинула по плите сковороду на конфорку.

— Яишенку, Иваныч, яишенку! — заверещала она с самой непотребной елейной угодливостью. — Такие яички, такие яички — никогда не пробовал, руки мне отсеки — таких не едал!

— Яишенку, ага, яишенку! — подхватил Игнат Трофимыч, до которого тоже, наконец, стало доходить, что Аборенков заявился к ним вовсе не из-за яиц. — Мы тут, Иваныч, сами с Трофимовной как раз собирались…

Аборенков, однако, в ответ на его слова сжал руку в кулак и поднес тот Игнату Трофимычу под нос.

— Яишенку он… Гляди! Брось мне овечку невинную из себя разыгрывать! Смотри, первый и последний раз спускаю. У меня глаз под землей видит, если что — чикаться не стану! А что дочь шишка изрядная, я не боюсь. Дочь — она всегда за мать, она мне только благодарна будет. Ясно?

Игнат Трофимыч кивнул торопливо:

— Ясно.

Хотя после этой речи участкового все для него сделалось еще менее понятно, чем прежде.

— А ты, — навел на Марью Трофимовну указательный палец Аборенков, — ты не пособничай! Сокрытие до добра не доводит. Муж — не муж, а перед законом все должны быть равны, ясно?

— Ясно, ясно, — тоже закивала Марья Трофимовна, впрочем, в отличие от своего старого, не особо и задумываясь над смыслом аборенковских слов. — Так делаю яишенку-то?

Аборенков обжег ее свирепым взглядом, молча прошагал к сенной двери, потрогал пальцем след от выбитой им щеколды и, уже переступивши через порог, бросил только, обращаясь к Игнату Трофимычу:

— Ничего, прикрутишь. Сам виноват. И гляди мне!

* * *

Старики молчали, не смели сказать между собой ни слова, пока не хлопнула на улице калитка и Аборенков не показался там собственной персоной, поправляя на ходу фуражку на голове.

Лишь тут, пробежавши через всю кухню закрыть дверь, притворив ее, Марья Трофимовна и выдохнула:

— Почто он приходил-то? Ворвался, дверь поувечил… как ураган. И на, ушел.

— Чего-то стращал меня все, про топор что-то пытал… — эхом отозвался Игнат Трофимыч.

— Ой, дак ведь он пишет там у себя, гляди-ка! — вскричала Марья Трофимовна, вернувшись к окну. — Гляди-ка, гляди!

Аборенков, замерев посередине улицы, стоял с блокнотом в руках и что-то чиркал в нем ручкой.

— Что-то пишет, да, — снова эхом отозвался Игнат Трофимыч.

— Прирезать ее, проклятую! — плаксиво вскрикнула Марья Трофимовна. — От греха подальше, ей-богу!

Игнат Трофимыч был уже учен ее заклинаниями.

— Точно, — сказал он. — Прирезать. А скорлупу — в нужник.

— В какой нужник, ты че! — так и вскинулась Марья Трофимовна и схватила со стола торбочку фартука, прижала к себе. — В нужник сразу, ой, быстрый!

А видно нечего делать, с Надькой надо советоваться, подумал Игнат Трофимыч о дочери.

— А че тебе Надька, че она? — нерешительно воспротивилась его предложению Марья Трофимовна, когда он высказал вслух свою мысль. Но так нерешительно она воспротивилась, что ясно было: и сама она не против того.

— Надька нам все как надо разложит, — с решительностью сказал Игнат Трофимыч. — С точки зрения политики и государственной необходимости в данный момент. Она там у себя знает, что к чему.

— Ей как не знать! — согласилась Марья Трофимовна. — На том и сидит, чтобы знать. — И согласие в ее голосе означало не что иное, как согласие на совет с дочерью.

А участковый Альберт Иванович Аборенков, между тем, остановившись посреди улицы, записал в своей рабочей книжке участкового следующее: «Внимание! Ул. Апрельская, д. 85. Трофимычи: криминогенная зона!». И, написав, обвел запись двойной жирной чертой.

Глава вторая

1

Дочь Трофимычей действительно была, как выразился участковый Аборенков, изрядной шишкой. Место ее работы было на той самой центральной улице города, что носила прежде название Дворянской, но уже многие годы числилась улицей Ленина, в одном из тех богатых красивых особняков, что понастроили в царскую эпоху для своего личного житья-бытья эти самые дворяне, а теперь вот служили, можно сказать, всему народу, и должность ее называлась «секретарь по идеологии», а если по иерархии, учитывая, что главное лицо в особняке являлось «первым», то она была «третьим секретарем».