Курочка Ряба, или Золотое знамение

— Ой, милок, это ты? Ой, спасибо тебе, так выручил — прямо и не знаю как! Теперь и долг отдадим, и с вареньем будем… а без варенья-то нельзя! И витамины зимой, и простуда если… да и для внучат! А то как же так! Всегда внучатам варенья на зиму, а тут ничего!

— Да, для внучат! — подхватил, все улыбаясь, парень. — Была возможность — как не помочь! Давайте поднесем, если по пути, — протянул он руку к сумке Марьи Трофимовны. — Нам на Апрельскую, а вам куда?

Марья Трофимовна обрадовалась:

— А туда же, милок, тоже на Апрельскую. — И отдала свою сумку, и в самом деле тяжеловатую для нее.

— Давай, тоже помогу, — протянул руки к сумкам Игната Трофимыча другой парень, смачно сплевывая на землю дотлевшую сигарету. Этот не улыбался и ничего до того не произнес, а только стоял рядом со смолоусым и, оглядывая Марью Трофимовну с Игнатом Трофимычем блеклыми морозными глазами, все перетаптывался с ноги на ногу.

Игнат Трофимыч отказался от его услуг:

— Ниче, ниче. Я могу.

— Ну, гляди, — сказал парень и пошел рядом пустой, и снова все молчал.

Тот смолоусый рядом с Марьей Трофимовной мел языком — пыль стояла столбом, а этот шел рядом — и молчал. Будто какой конвойный. Игнат Трофимыч предпринял было попытку заговорить с ним, но парень в ответ промычал что-то такое корявое, что Игнат Трофимыч тут же и отступился.

Неприятно это было — такое молчание рядом, и Игнат Трофимыч стал думать, как бы это расстаться с парнями, чтоб не обидеть их, поблагодарить — и расстаться, но пока он думал, они достигли узкого длинного прохода между двумя глухими дощатыми заборами, который на том пути, каким они непонятно почему пошли, невозможно было миновать, углубились в него — и стало поздно.

Смолоусый, что шел впереди с Марьей Трофимовной, вдруг остановился, бросив сумку с песком на траву, и заступил Марье Трофимовне дорогу. А сзади, почувствовало сердце Игната Трофимыча, заперты они с его старой тем, другим, и, оглянувшись, убедился, что так и есть: светлоусый стоял, широко расставив ноги, а руки были разведены в стороны и сжаты в кулаки, будто он изготовился к удару.

— А ну-ка, ты что! — бросился Игнат Трофимыч к загородившему путь смолоусому. — Ну-ка! Ну-ка! — попытался он стронуть того с места, но сзади его, будто медведь наложил лапы, схватил светлоусый и, пронеся по воздуху, поставил рядом с обомлевшей в непонимании Марьей Трофимовной.

— Не гоношись, папаша! — ласково сказал смолоусый. — Плохо не сделаем, обещаю. Талоны вам достали? Еще достанем. И не только талоны. Чего душа пожелает!

— Караул! Караул! — попыталась крикнуть Марья Трофимовна, осознавшая, наконец, что они с Игнатом Трофимычем угодили в какую-то ловушку, но вместо крика из горла у нее вырвался только сиплый, пережатый хрип.

— Тихо, бабка! — рявкнул светлоусый, отпуская Игната Трофимыча, и замахнулся на Марью Трофимовну кулаком. — Заткнись! Рыпаться не будете — все нормально будет! Разговор к вам есть!

— Оставь, уйди, оставь! — вцепился в его занесенную над Марьей Трофимовной руку Игнат Трофимыч.

— И ты заткнись, без шухеру чтоб! — стряхнул светлоусый Игната Трофимыча со своей руки. — Ничего с твоей бабкой не будет, какого хрена! Разговор к вам есть, свари калганом своим!

Вполне даже речистым оказался светлоусый, вовсе даже не таким молчуном, каким проявил себя вначале.

— Перестань, без грубостей! — приказал светлоусому другой, со смоляными усами. — Грубостей твоих еще только не хватало!

Светлоусый послушно отступил от Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем, и тот, со смоляными усами, занял перед стариками его место.

— Ну, ясно? — спросил он. — Разговор к вам есть.

— Что за разговор, что такое?! — Игнат Трофимыч все еще пытался петушиться.

— Вот, это я понимаю, это по-человечески! — смолоусый так и расцвел, в улыбке его было одобрение. — Давно бы ближе к делу! А то вы всё не по-человечески. По-человечески надо! А то что же: родной сын в отпуск приезжает — а вы ему от ворот поворот. В коммуналке живет, повернуться негде, а вы золотые яйца — по двадцать копеек штука. Разве ж по-человечески?

Игнат Трофимыч слушал смолоусого и чувствовал, что весь он будто онемевает. Становится ледяным камнем.

— Откуда Витьку знаешь? — спросил он омертвелыми губами.

— Как же мне Витьку не знать, папаша?! — вскинулся в совершенно искреннем удивлении смолоусый. — Мы друзья с ним. Жаловался нам. Что у меня, говорит, за родители такие…

Марья Трофимовна вновь обрела, наконец, дар речи.

— Врешь, ирод, врешь! — просипела она.

— Я? Вру? — в голосе смолоусого была неподдельная обида. — Зачем нам врать. Мы к вам с предложением. Выгодным. Тысячу рублей за яйцо — устроит?

— Чего? — Игнат Трофимыч и не понял даже, что такое сказал парень.

Марья Трофимовна прокашлялась.

— Дак не принадлежат нам яйца, вы что, ребята! — увещевающе сказала она. Ужас ее прошел, а криком, дошло до нее, ничего не добьешься. — У нас там из гепеу сидят, сторожат, вы что!

— Но яйцо-то ведь не они берут?

А вот этого, про то, кто берет яйцо, не говорил Виктор «вареным» парням в пивной. Он даже и не знал того — не сообщал ему Игнат Трофимыч такой подробности.