Курорт

Если Маргарет и задумывалась, почему она стала врачом, то объясняла выбор профессии одной причиной: полученные знания позволят при необходимости спасти жизнь ее ребенку, потому что она рядом и знает, что надо делать. И вот теперь, сидя в вертолете рядом с Генри, самым близким ей человеком, и Кэти, совершенно ей незнакомой, но в то же время единственной ниточкой, связывающей ее сейчас со Стэнли, Маргарет понимала, как далеко она от сына в тот самый момент, когда он более всего нуждался в ее заботе.

Естественно, такие поездки всегда длятся целую вечность. Сначала вертолет, потом долгий путь в больницу по извилистому шоссе. Они вырвались из «Клиффхэвена», чтобы вновь угодить в экстремальную ситуацию. И, что хуже всего, они ничего не могли изменить, не попав в больницу, да и там им предстояло удовольствоваться ролью наблюдателей.

Маргарет представилась дежурному врачу отделения реанимации. Как мать раненого юноши, она получила лишь привычное сочувствие. Слова о том, что она — доктор, вызвали уже искреннюю теплоту. Дежурный врач сказал, что операция продолжается. Рентгеновские снимки выявили многочисленные трещины костей. Пока еще нет полной ясности относительно степени повреждения мягких тканей и нервных путей. Не хочет ли она чашечку кофе?

Нет, ответила Маргарет, она хочет пройти в операционную. Она не сказала, что многолетний опыт научил ее не доверять другим врачам.

— Если вы пройдете со мной, доктор Браун, я покажу, где вы можете помыться и переодеться, — дежурный врач вышел из-за стола.

— Одну минуту, — остановила его Маргарет. — Я только скажу пару слов мужу.

Генри она нашла в комнате ожидания.

— Где Кэти? — спросила она.

Какая Кэти, едва не закричал Генри. Как мой сын?

Он шумно глотнул, потому что голосовые связки никак не желали подчиняться.

— Кэти пошла в туалет. Скажи мне?

Что она могла сказать? Стэнли тяжело ранен? Он и так это знал. Он в операционной? Ему и об этом известно.

— Сможет ли он играть в теннис?

— Я не знаю, — Маргарет полагала, что эта маленькая ложь не причинит вреда.

И поспешила за дежурным врачом.

Прошло еще сорок минут томительного ожидания. Генри думал о том, как бы ему умереть, сохранив тем самым жизнь Стэнли. И проклинал рационализм своего мозга, утверждающего, что такие обмены невозможны.

А Маргарет следила за неторопливым ходом операции. Никогда не видела она у сына такого бледного лица. Он казался мертвым, возможно, из-за резиновой трубки, уходящей в дыхательное горло и обеспечивающей вентиляцию легких. Едва поднимающаяся грудь. Капельницы на обеих руках.

Наконец, хирург повернулся к ней.

— Думаю, мы извлекли всю дробь. В некотором смысле нам повезло. Я видел раны от дробовиков, которые не позволяли сохранить конечность.

— Вы же не думали об ампутации? — Маргарет разом осипла.

— Честно говоря, поначалу я не видел другого выхода. Эта операция, как вы понимаете, далеко не последняя. Через несколько недель вы сможете перевезти его в Нью-Йорк, но только в горизонтальном положении. Вам придется закупить в самолете ряд кресел. И кто-то должен будет его сопровождать.

Она ничего не слышала, кроме слов, что Стэнли выживет. Ее сердце рвалось из груди.

Она должна сказать Генри. Их сын останется с ними!

Рядом с Кэти и Генри стоял мужчина в форме дорожной полиции штата Калифорния, с наручниками в руках.

— Что происходит? — встревожилась Маргарет.

— Как он? — спросил Генри.

— Операция заканчивается. С ним все в порядке. Что происходит?

— Вы — его жена? — осведомился полицейский.

Маргарет кивнула.

— Он арестован. Один из эвакуированных, по фамилии Блауштейн, показал под присягой, что лес поджег ваш муж. Он сказал, что видел это своими глазами, — полицейский повернулся к Генри. — Вы имеете право молчать. Все, сказанное вами, может быть использовано в суде против вас.

— Но… — начал Генри. Взглянул на Маргарет. — Могу я пройти к нему?

— Вы можете пройти только со мной, — полицейский защелкнул наручники на запястьях Генри.

— Подождите! — в ярости воскликнула Маргарет.

— Приберегите ваши слова для судьи, — спокойно заметил полицейский. — Я лишь выполняю свою работу.

Глава 24

Дело Генри Брауна вел судья Силверст Бонингтон, разочаровавшийся в жизни, но когда-то мечтавший попасть в Верховный суд. Теперь, в шестьдесят четыре года, он уже не рассматривал судебные процессы как средство привлечения внимания к собственной персоне со стороны политиков, прессы, публики. Твердо решив уйти на заслуженный отдых, в последний перед пенсией год он судил, руководствуясь только законом.

Еще до начала судебного заседания, на котором прокурор намеревался выдвинуть против Генри обвинение в поджоге федерального лесного заповедника, Бонингтон познакомился с первыми сообщениями из «Клиффхэвена» и понимал, что суд над Генри, поддержи он обвинение, получит широкую огласку. А он сам, как судья, станет известен в каждом доме, где есть телевизор. Но здравый смысл возобладал над искушением.