Курортная зона

Лариса обернулась. Ее насильник разительно переменился. Нет, он не сменил облика, внешне выглядел человеком, но лицо у него словно разъело кислотой. И наполненные ужасом глаза выплыли из глазниц, как два мыльных пузыря, и бессмысленно колыхались в воздухе — в такт судорожно сотрясавшемуся телу морфера. Лариса постаралась держать себя в руках и говорить спокойным тоном. В конце концов, она прошла школу фламенги Фриды, а это что-нибудь да значит. Точнее, все значит.

— Почему ты вдруг так затрясся, морфер? — спросила Лариса. — Неужели Суд Чести — это так страшно !

Ежинский втиснул глаза обратно в глазницы, но трястись не перестал:

— Т-ты не морфер, т-тебе не понять. Это распад. Распад навсегда. Совсем.

— Смерть?

— Смерть — это легко. Это для вас, людишек. А нам — распад . Вечно. Тебе никогда не понять, что значит — вечно .

— Хм… — Лариса избегала смотреть на Ежинского. но этот урод почему-то притягивал взгляд. Цветок зла, как у Бодлера, подумала Лариса, тут же переключившись па деловой тон: — Так, может, договоримся тогда играть по моим правилам?

Ежинский обессилено сел на пол. Точнее, не сел, а растекся по полу, словно в нем не осталось ни костей, ни суставов.

— Хорошо, — глухо сказал он. — Но у меня есть еще одно условие.

— Вот как?

— Просьба, — торопливо поправился Ежинский. — Я хочу, чтоб ты пошла со мной в церковь.

— О! Венчаться?

— Дура. И не надейся… В разрушенную церковь Казанской Божией Матери. Сегодня ночью.

— Зачем? Чтоб ты меня там изнасиловал, убил и прикопал в развалинах? — И Лариса сама засмеялась абсурдности такой мысли. Для того чтобы убить ее, потребуется столько усилий… Потому что, если она всерьез примется бороться за свою жизнь, никто перед ней не устоит. Даже этот чертов морфер.

“Вспомни про фламенгу”.

“Помню. Но фламенги здесь нет. И это хорошо ”.

— Дура, — беззлобно повторил Ежинский. Он уже не трясся и выглядел получше. Даже, казалось, вонял меньше. — Дело у меня там. Важное. Поможешь — капсула твоя и плюс к ней мое полное молчание.

— Ладно, — чересчур легко согласилась Лариса. Не показались ей эти морферовы словеса серьезными. — Сегодня ночью, говоришь? А как же ты через свою охрану пройдешь, mon aimable ami?

— Это моя забота, — надменно сказал “любезный друг” Ежинский. — В одиннадцать вечера встречаемся у фонтана.

— У какого? — опять засмеялась Лариса. — Здесь их двенадцать.

— Нет, — парировал морфер. — Здесь их тринадцать. Только тринадцатый замаскирован под памятную стелу в честь героев Отечественной войны тысяча восемьсот двенадцатого года.

— А, знаю. Стелу знаю. Но вот о том, что она фонтан маскирует, слышу впервые.

— Еще бы! Если б вы, людишки, все знали, от вас бы на земле продыху никакого не было…

— Но-но!

— Замнем. Только ты еще не знаешь, что под сим фонтаном имеется старинный и тайный подземный ход. Прямо до развалин церкви…

— Я так понимаю, что тебе совершенно не хочется, чтоб другие твои соплеменники узнали об этом ночном вояже. Поэтому ты и решил волочить в “тайный подземный ход” именно меня.

— Естественно. И я надеюсь на твое благоразумное молчание, убийца.

— А я — на твое, насильник.

— Вот и договорились, — усмехнулся морфер, и тут Лариса с омерзением увидела, как изо рта у него вывалилась какая-то шевелящаяся дрянь наподобие опарышей.

— Ладно-ладно. Договор дороже денег, — стараясь не обращать внимания на опарышей и потихоньку вновь разворачиваясь к двери, выдавила Лариса.

— Не-э-эт, — безобразно растянул рот морфер, и тут уж посыпалась из его пасти такая дрянь, что и описывать тошно. — Договор. Дороже. Жизни. Приходи, Ла-а-ариса. Я буду жд-а-а-а-ать…

…Когда Лариса с лицом бледным, как стиральный порошок “Тайд Белые облака”, вылетела из восемнадцатого номера, охранники смотрели на нее с любопытством и удивлением. Такое любопытство и удивление бывает на лицах людей, наблюдающих за другими людьми — например, идущими по канату без страховки. Или без парашюта прыгающими из самолета, летящего на высоте трех тысяч метров…

“Кажется, я приобретаю здесь известность, — подумала при этом Лариса. — И вряд ли это пойдет мне на пользу. Еще никому не шло на пользу то, что на него пялились как на конченого идиота. Интересно, с чего бы это?”