Курортное приключение

Сон, в котором ему явилась бывшая невеста, оставил очень неприятное впечатление. Получается, что опять он во всем виноват. Но ведь Вера бросила его, а не он ее. Оставалось подождать совсем немного, пока не прояснится вопрос с квартирой. Не могли же они жить на улице. Несколько месяцев… Она не могла подождать даже эти несколько месяцев… Убежала к Лукашову… И он же, Холин, виноват… Выходит, и в своем инфаркте он сам виноват… Дескать, разволновался не из-за станков, а из-за самолюбия. Не хватает еще, что в следующем сне явится Лукашов с ватагой свидетелей и докажут, что он, Лукашов, любит его, Холина, а все произошло по вине самого Холина, из-за его чрезмерной впечатлительности и излишнего самолюбия.

Впрочем, какое теперь это имеет значение? Жизнь не стоит на месте. Если бы жизнь стояла на месте, все бы вокруг задохнулось в болотных парах, но жизнь, как река, она не дает ничему застаиваться. Мертвое топит, живое несет, несет дальше и показывает ему все новые и новые картины, как в цветном калейдоскопе… Вот и у него, Холина, еще один поворот… И прошлое позади, а впереди любовь, своя семья, новая жизнь, совсем не похожая на ту, которой он жил в холодном мещанском городке… Жизнь на берегу теплого моря, с любимой женщиной. Талантливой, замечательной женщиной. С волшебным именем… Тоня… Тонечка… «Ах, Тоня, Тоня, Тонечка, с ней случай был такой…»

Николай Егорович пропел негромко мелодию из «Карнавальной ночи» и окончательно избавился от неприятного сна.

Холин шел быстро, лишь бы согреться, спешить ему было некуда – до восьми часов далеко. Неожиданно тропинка вывела к небольшому кирпичному домику, расположенному на полянке. Возле домика возились двое мужчин. Полумрак не позволял разглядеть, что они там делали; было похоже на потрошение кабана. Во всяком случае под их руками что-то тяжело вздыхало, всхлипывало, повизгивало.

«Браконьеры, что ли?» – подумал Николай Егорович и хотел уже было обойти группу стороной, как вдруг один из мужчин крикнул.

– Эй, человек! Подойди сюда!

Холин нехотя подошел. Что-то не нравилось ему в этой сцене. Однако он сразу понял, что это никакие не браконьеры и под их руками визжит и трепыхается вовсе не кабан. Это надувался газом стратостат. Серебристая оболочка билась на земле, как живое существо, рвалась в небо. Рядом на земле, соединенный стропами с оболочкой, лежал большой ящик из тонкого железа, полный каких-то приборов, которые гудели и подмигивали разноцветными огоньками.

– Парень, помоги, – сказал один из мужчин. – Лезь в корзину и крути вон ту ручку.

– А что вы делаете? – спросил Холин. Лиц мужчин Николай Егорович не видел из-за низко надвинутых на лоб шляп.

– Погоду определяем. Для Москвы. На высоте десять километров. Поможете? А то мы от шара отойти не можем – так и рвется из рук. Газ сегодня крепкий завезли.

Холин залез в ящик и стал крутить никелированную ручку.

– Сильнее! Сильнее! – кричал мужчина в надвинутой на глаза шляпе, очевидно старший.

Вдруг Холин почувствовал толчок, потом еще. Он упал на дно и ощутил, что ящик с большой скоростью волочится по земле. Еще один толчок Затем ящик стало плавно раскачивать из стороны в сторону. Холин встал на четвереньки и осторожно выглянул наружу через невысокий борт. Далеко внизу покачивался лес, горы, темное, ровное, как ночная степь, море. Домик белел маленькой точечкой, а людей совсем не было видно…

Николай Егорович глянул вверх. Над ним торжествующе, празднично реял стратостат, легко унося свою ношу к слабо мерцавшим утренним звездам…

«Они спустят меня по радио, – подумал Холин. – Наверняка эта штука радиоуправляемая. Лишь бы выдержало сердце. Не надо только смотреть вниз».

Николай Егорович сел на дно ящика и стал смотреть вверх, на серебристый стратостат. Так казалось почему-то надежнее…

Они ворвались в тонкие перистые облака, пронзили их, как острый нож подтаявшее масло…

Вдруг на правом борту полыхнуло, словно беззвучно взорвался снаряд. Охваченный жарким огнем, загорелся стратостат, стропы, держащие корзину… В ящике стало светло, запахло нагретым железом…

Холин, обдирая колени о какие-то скобы, болты, рванулся к краю, схватился за борт… Борт был теплым, Холин выглянул и сразу ослеп.

Через закрытые глаза Николай Егорович чувствовал бешеное гудение пламени, водоворот огня, острые, как удары, вспышки… Он выбрал момент, когда в пульсации огня наступит спад, и осторожно открыл глаза.

Вставало солнце. Оно едва поднялось над черным морем, маленьким, раскаленным добела шариком, и пульсировало, сжимаясь и разжимаясь, посылая ясно видимые лучи-пунктиры; такие лучи-пунктиры рисуют дети, когда очеловечивают солнце; не хватало только на белом диске рта, носа, глаз…