Курс — одиночество

Утро выдалось ясное, солнечное. В семь тридцать, когда я производил утреннюю визировку, настроение у меня было превосходное. Оказалось, что яхта всего три мили не дотянула до счислимой позиции; этот маленький успех после стольких пасмурных дней и неладов с часами придал мне новую энергию, и я продолжал трудиться, хотя ветер ещё до полудня спал и паруса опять легли на палубу. День был сказочно хорош. Пользуясь безветрием, солнце жарило вовсю, и вот уже я в одних коричневых шортах окатываю палубу из ведра и драю её шваброй. Море тоже присмирело, и, приведя в порядок судно, я сел на рубку и стал изучать моё непосредственное окружение. При ближайшем рассмотрении с неподвижной яхты выяснилось, что водная пустыня на самом деле густо населена всякими тварями. Сперва я заметил поплавки «португальских линейных кораблей». Вероятно, они были тут и раньше, но теперь зеркальная гладь подчёркивала высоту маленьких парусов, которые ни обо что не тёрлись, а потому их не надо было убирать. Мы все штилевали. Многие физалии плавали совсем рядом с яхтой в голубой воде, почти прозрачные, с развевающимися красными щупальцами — этакие легчайшие водяные кружева. Они казались совсем бесплотными. Масляными красками их не изобразишь, только акварелью. Я тихонько ткнул рукояткой швабры одну физалию. Совсем как желе и такая же слабая. Но хотя я знал, что эти красивые щупальца способны парализовать мелких рыб и очень больно острекать человека, я вовсе не хотел ранить физалию. Сказывалось чувство общности с обитателями океана. Оно зрело исподволь, уже несколько дней, а то и недель. И даже вчерашний испуг от встречи с большой акулой его не поколебал. Начало было положено визитом моих друзей дельфинов, и теперь я с симпатией смотрел вниз, в пронизанные солнцем тихие воды. Там копошились миллионы крохотных тварей. Особенно много прозрачных, толщиной в карандаш личинок с дюйм длиной, с чёрным пятнышком посередине туловища. Я зачерпнул несколько штук стаканом и позабавился их трюками. На более высокой ступени стояли рыбки величиной с оливу и такие же зелёные. Они были очень юркие и бросились врассыпную, как только моя рука коснулась воды.

Яхта отбрасывала длинную тёмную тень в бездонную пучину; в этой тени кружили рыбы покрупнее, будто гости, которые на приёме в саду предпочитают газон. Мне нравилась роль зонта. Картина была настолько увлекательная, что лицо моё всё ниже и ниже наклонялось над водой. Я прикрыл сверху глаза рукой от солнца, чтобы лучше видеть, и спрашивал себя — не окунуть ли голову в воду и посмотреть на всё это в упор; в это время поле зрения плавно пересёк какой-то тёмный силуэт. Лёгкое движение хвоста, и он пошёл к лодке. Небольшая акула, спина ярко-синяя, брюхо девственно белое. Я ни капли не встревожился. Акула вела себя спокойно, ею явно руководило простое любопытство. Осторожно, чтобы не спугнуть её резким движением, я выпрямился. Она поднялась к самой поверхности и выставила поблескиващие на солнце плавники. Длина около шести футов, туловище поджарое, отвечающее своему назначению. Вот она повернулась, и я увидел кривую пасть с рядами мелких зубов. Они тоже явно отвечали своему назначению.

В полдень обсервация дала координаты 43° 28 северной широты и 30° 08 западной долготы, лаг показывал 1155 миль. Барьер сорокового меридиана был взят чисто, без малейшего толчка, и я извлёк одну из двух банок пива, рассчитанных на тысячу миль. Пиво было тёплое, но вполне сносное, и, опустошив банку, я швырнул её за борт.

Через несколько минут акула Джек, нервно метнувшись прочь, пришла в себя. Описала несколько плавных кругов. Наконец поднялась, чтобы взглянуть поближе.

Но это была всего-навсего банка.

Пополудни я вытащил на палубу свою постель и развесил гирлянды из одеял, подушек и двух спальных мешков. Задолго до захода солнца постель стала тёплой на ощупь, снова суля мне радушный приём.

С приходом ночи рыб вокруг яхты прибавилось, и до тех пор, пока под утро не подул ветер, я слышал бульканье и всплески, говорящие о том, что не только среди людей бывают ночные гуляки.

Всего семнадцать миль — итог следующих двадцати четырёх часов. Я удручённо размышлял, сколько прошли в этот день Фрэнсис и остальные. Хороший загар — тоже неплохо, но меня больше волновал Нью-Йорк. Настроение снова начало портиться. Примечательно, что с каждой неделей мои нервы всё острее отзывались на одни и те же обстоятельства. Чтобы встряхнуться, я как следует вымылся во второй раз с начала плавания. На этот раз тёплая солнечная погода позволила мне устроить баню в кокпите, где, внимательно осмотрев горизонт и убедившись, что никто не подглядывает, я разделся донага и весь намылился. Меня по-прежнему удивляло, как мало воды нужно, чтобы намылить большое тело, и поражало, как трудно это мыло удалить, когда у вас для душа есть всего две и три четверти пинты воды. Тем не менее, как и в прошлый раз, эффект был изумительным, ради этого стоило стараться и упорно копить воду.