Курс русской истории (Лекции XXXIII-LXI)

Это было новое начало в московском государственном строе, еще покоившемся на удельном смешении частного права с государственным. Но здесь возникают два вопроса. Охрана общественной безопасности — дело не местное, а общегосударственное: почему же это дело нашли нужным поручить выборным представителям местных обществ, а не прямым органам центральной власти? Далее, общество в Московском государстве XVI в. разбито было на множество экономических состояний, различавшихся родом занятий, родом, размерами и отчасти принадлежностью капитала. Это были неустойчивые, подвижные состояния: лица могли переходить из одного разряда в другой и менять или соединять занятия. Государство едва начинало налагать на эти классы сословный отпечаток, распределяя свои службы и повинности между ними по их экономическим различиям. В этой социально-политической дифференциации стали обозначаться три основных состояния, в которых по роду повинностей смыкались дробные общественные классы: то были служилые землевладельцы, обязанные ратной службой, тяглые посадские обыватели, торгово-промышленные люди, тянувшие тягло «по животам (имуществу) и промыслам», и тяглые уездные, сельские пахотные люди, тянувшие поземельное тягло по пашне. Не говорим о духовенстве, которое издавна было обособленно своим церковным служением. Был ли всесословный характер губного управления признаком, что в государстве или народе чувствовалась потребность поддержать или укрепить совместную деятельность зарождавшихся сословий в управлении? Ответ на эти вопросы находим в происхождении и устройстве земских учреждений царя Ивана IV.

Губное управление и кормленщики

При введении губного управления, по-видимому, еще не предполагалось ни отменять кормления, ни даже ограничивать права кормленщиков. Законодательство старалось точно разграничить оба ведомства, губное и кормовое, и безобидно определить их взаимные отношения. Судебник 1550 г. заботливо ограждает компетенцию кормленщиков от вмешательства губных старост, которым предоставляет ведать только дела о разбое, дела же о татьбе предписывает судить по губным грамотам, которые то отдают татинные дела вместе с разбойными в ведение губных старост, то предписывают последним судить эти дела совместно с кормленщиками, причем участие тех и других в таком суде строго разграничивается: кормленщики правили на осужденном свои «продажи», взыскания, а губные удовлетворяли истцов из его имущества и подвергали его уголовной каре, кнуту и т.д. Но в обществе поняли нововведение как меру, направленную прямо против кормленщиков. С чувством глубокого внутреннего удовлетворения рассказывает об этом псковский летописец под 1541 г. Он пишет, что государь показал милость своей отчине, начал давать городам и волостям грамоты — лихих людей обыскивать меж себя самим крестьянам по крестному целованию и казнить их смертью, не водя к наместникам и их тиунам, и «была наместникам нелюбка велика на христиан». Псковичи также взяли такую грамоту (до нас не дошедшую), и начали псковские целовальники и сотские судить и казнить лихих людей. Наместник псковский сильно злился на псковичей за то, что «у них, как зерцало, государева грамота», как бельмо на наместничьем глазу, вероятно, хотел сказать летописец. «И бысть крестьяном радость и льгота от лихих людей», — добавляет повествователь и в перечне этих лихих людей ставит и самих наместников с их слугами.

Земская реформа

Земская реформа была четвертым и последним моментом в переустройстве местного управления. Она состояла в попытке совсем отменить кормления, заменив наместников и волостелей выборными общественными властями, поручив самим земским мирам не только уголовную полицию, но и все местное земское управление вместе с гражданским судом.

Ее причины