Куршевель. Dounhill. Записки тусовщицы

Вообще-то, удобно. Практически никто не догадывается, что ты снимаешь. Вроде просто разговариваешь. Конспирация! А у меня тут такие кадры! Туши свет! Единственного дня нет, когда мы мобильник дома забыли. Но тогда мы только по бутикам шастали, а там – ничего интересного. Зато все остальное. И маски-шоу, и бардовский вечер, и цыганская канитель. А на склонах сколько я наснимала? Да и сегодня! Таблички на шале, рыбка-белужка, сейчас вот эстрадная дива в наградах.

Нет, что ни говори, а мастерство не пропьешь!

Я отхлебнула шампанского из поданного официантом фужера и, примерившись, щелкнула героиню многостаночницу.

– Не целуй меня в шею, мне щекотно, – вдруг услышала я громкий похотливый шепот. Оглянувшись, я узрела вполне просохшую Белужку, которую, не стесняясь, обнимал. Макс.

Рыбка тонко извивалась в его руках, изнывая от вожделения, белобрысый провинциальный выскочка елозил губами по ее открытой шее. Краем ока я ухватила разверстые в немом крике страдания Юлькины глаза, которая тоже обернулась на шум. Больше на парочку никто не смотрел. Даже рыбий муж, оглянувшись, снова перевел глаза на свингующую певицу.

«Сволочь! Альфонс! Лимита недорезанная! – пронесся в моей голове обличительный вихрь. – Юльке голову заморочил, мне в любви признавался, а сам…»

Я готова была прибить его. Растоптать! Утопить! Спалить! Короче, уничтожить.

– Даш, пойдем домой, – потянула меня за рукав Юлька.

– Нет уж, подожди! – мстительно произнесла я, направляя бесстрастное жерло телефона на развратный дуэт. – Сейчас мы их заснимем, а потом на первую полосу!

– Что? – внезапно обернулся к нам рыбий супруг. – Кого это вы собрались на первую полосу? Мою жену? Да вы вообще кто такие? Как тут оказались?

Он грубо схватил нас за локти и потащил прочь от млеющей в джазовых конвульсиях толпы.

– Ну? – мрачно уставился он на нас. – Последний раз спрашиваю: кто такие?

– Мы – журналисты! – храбро ляпнула Юлька.

– Журналисты? Папарацци? – взвыл казиношник. – Кто вас сюда провел? Это – частная вечеринка! Здесь запрещено снимать! А ну дай сюда! – Он требовательно протянул руку к мобильнику. – Охрана!

– Дядя Сема! – заверещала испуганная Юлька, к счастью разглядев у недалекого столика нашего веснушчатого ангела-хранителя.

– Что такое? – подошел олигарх.

– Семен, это кто? – по-прежнему цепко держа нас за локти, спросил защитник осетровых пород рыб.

– Как кто? – удивился милейший дядя Сема. – Ильдара Рашидова дети. Юлечка и Даша. А что такое? Чего ты их заграбастал? Отпусти малышек, им же больно! – И он разжал железные пальцы нашего обидчика.

Тот подозрительно переводил глаза с меня на Юльку и обратно.

– А зачем сказали, что журналисты?

– Пошутили, – пискнула племяшка.

– Какие журналисты, сдурел? – хмыкнул дядя Сема. – Журнал «Веселые картинки»!

– Вот именно, картинки, – кивнул казиношник. – Они Лизку снимали!

– Ничего не Лизку, – обиделась Юлька. – А нашего знакомого, который ее спас.

– Того чувака, что ли? – уже спокойнее сказал мучитель. – Ну, ладно. А слово «журналисты» на таких тусовках забудьте! Прибьют ненароком. Мы эту братию очень не любим!

– Почему? – обидевшись за свою профессию, гордо задрала подбородок я. – Вчера в ресторане полно журналистов было!

– По кочану, – ласково ответил казиношник. – Одно дело – ресторан, место общедоступное, и другое дело – частное пати. Тем более с присутствием таких людей. Скажу Ильдару, чтоб провел с вами воспитательную работу. Пойдем, Сем, тяпнем, что ли?

– Пойдем, – согласился наш вызволитель. – А вы, малышки, больше так не шутите, а то как бы беды не случилось. Альпы большие, снег долго не тает, найдут вас в виде подснежников где-нибудь в сентябре. Журналистки, надо ж додуматься!

Больше испытывать судьбу мы не стали. Тихонько собрались, выскользнули из «Русской сказки» и тут же сели в одну из машин, предназначенных для развоза гостей.

CORKSCREW (ДЕНЬ СЕДЬМОЙ)

Наступившее куршевельское утро оказалось неожиданно хмурым. Почему-то не было солнца, с серого неба сеялся странный мелкий песок – то ли снег, то ли дождь. Окрестности не сияли привычным радостным многоцветьем, а зябко кутались в какую-то сероватую кисею, прикрывая от глаз дальние вершины и ближние распадки.

Что нам говорил лыжный инструктор Витя? Что в Куршевеле 364 солнечных дня и лишь один из них – пасмурный? Значит, повезло. Этот единственный день и достался нам. В качестве последнего.

– Чем займемся? – спросила я у хмурой племяшки. – Чай-кофе-потанцуем?

– Пиво-водка-полежим, – в тон мне ответила находчивая девочка.

– Юлька, да выкинь ты этого придурка из головы! – поняла я причину Юлькиного настроения.

– Не могу, – всхлипнула племяшка. – Знаешь, что он мне говорил?

– Что?

– Ага, так я тебе и сказала! Это – личное.

– Ну и не говори, – согласилась я, дословно представляя себе все то, чем мог этот недоумок вскружить несмышленую племяшкину голову.

– Дашка, может, на склон пойдем? – вздохнула Юлька.