Курсив мой

В кафе Ландграф, между тем, каждое воскресенье в 1922-1923 годах собирался Русский клуб - он иногда назывался Домом Искусств. Там читали: Эренбург, Муратов, Ходасевич, Оцуп, Рафалович, Шкловский, Пастернак, Лидии, проф. Ященко, Белый, Вышеславцев, Зайцев, я и многие другие. Просматривая записи Ходасевича 1922-1923 годов, я вижу, что целыми днями, а особенно вечерами, мы были на людях. Три издательства были особенно деятельны в это время: "Эпоха" Сумского, "Геликон" А.Вишняка и издательство З.Гржебина. 27 октября (1922 года) есть краткая запись о том, что Ходасевич заходил в "Дни" - газету Керенского, которая тогда начинала выходить. 15 мая (1923 года) отмечен днем приезда в Берлин М.О.Гершензона. 15 июня в Берлине был Лунц, которого его отец немедленно увез в Гамбург, а 6 августа мы оба были у Гершензона, где я впервые встретилась с Шестовым - и навсегда соединила его образ с образом моего отца: они необыкновенно были похожи. С 14 по 28 августа (1923 года) мы жили в Прерове, о чем я уже упоминала, а 9 сентября, собственно, и начался всеобщий разъезд - отъездом Зайцевых во Флоренцию. 1 ноября в последний раз был у нас Пастернак, а 4-го мы с Ходасевичем выехали в Прагу.

Моему знакомству с М.Горьким предшествовали две легенды, из которых каждая несла с собой образ человека, но не писателя. Человеком он был для меня, человеком остался. Его жизнь и смерть были и есть для меня жизнь и смерть человека, с которым под одной крышей я прожила три года, которого видела здоровым, больным, веселым, злым, в его слабости и его силе. Как писатель он никогда не занимал моих мыслей: сначала я была погружена в Ибсена, Достоевского, Бодлера, Блока, потом (уже живя у него) - в Гоголя, Флобера, Шекспира, Гете, позже, расставшись с ним, я стала читать и любить Пруста, Лоуренса, Кафку, Жида, Валери, наконец - Джойса, англичан и американцев. Как писателю Горькому не было места в моей жизни. Да и сейчас нет.

Но как человек он вошел в мой круг мыслей сквозь две легенды. Первую я услышала еще в детстве: МХТ привез в Петербург "На дне". Я увидела фотографию курносого парня в косоворотке: был босяком, стал писателем. Вышел из народа. Знаменитый. С Львом Толстым на скамейке в саду снимался. В тюрьме сидел. Весь мир его слушает, и читает, и смотрит на него. Пешком всю Россию прошел и теперь книги пишет.

Вторая легенда пришла ко мне через Ходасевича. Фоном ее была огромная квартира Горького на Кронверкском проспекте в Петербурге. Столько народу приходило туда ночевать (собсчвенно - чай нить, но люди почему-то оставались там на многие годы), столько народу там жило, пило, ело, отогревалось (укрывалось?), что сломали стену и из двух квартир сделали одну. В одной комнате жила баронесса Будберг (тогда еще Закревская-Бенкендорф), в другой - случайный гость, зашедший на огонек, в третьей - племянница Ходасевича с мужем (художница), в четвертой - подруга художника Татлина, конструктивиста, в пятой гостил Герберт Уэллс, когда приезжал в Россию в 1920 году, в шестой, наконец, жил сам Горький. А в девятой или десятой останавливался Ходасевич, когда наезжал из Москвы. Впоследствии "вел. князь" Гавриил Константинович Романов с женой и собакой тоже находился тут же, в бывшей "гостиной", не говоря уже о М.Ф.Андреевой, второй жене Горького, и время от времени появлявшейся Ек. Павл. Пешковой, первой жене его.

Пролом стены особенно поразил меня. И неприятности, которые у Горького были с Зиновьевым. И закрытие "Новой жизни", газеты Горького в 1917-1918 годах, и наконец - его отъезд. Больной и сердитый на Зиновьева, на Ленина, на самого себя, он уехал за границу. И в квартире стало просторно и тихо. Меня интересовало: заделали ли пролом?

Теперь Горький жил в Херингсдорфе, на берегу Балтийского моря, и все еще сердился, особенно же на А.Н.Толстого и газету "Накануне" (Газета "сменовеховцев"), с которой не хотел иметь ничего общего. Но А.Н.Толстой, стучавший в то время на машинке свой роман "Аэлита", считал это блажью и, встретив Ходасевича на Тауенцинштрассе в Берлине, прямо сказал ему, взяв его за лацкан пиджака (на сей раз не переделанного "мишиного фрака", а перелицованного костюма присяжного поверенного Н.):

- Послушайте, ну что это за костюм на вас надет? Вы что, собираетесь в Европе одеваться "идейно"? Идите к моему портному, счет велите послать "Накануне". Я и рубашки заказываю - готовые скверно сидят.

Писатель "земли русской" бедности не любил и умел жить в довольстве. Но Ходасевич к портному не пошел: он в "Накануне" сотрудничать не собирался.