Курская дуга

— Нет, Седлецкий прав, удачные этюды. — Скрестив на груди руки, Бобрышев подошел к кушетке. — Особенно пейзажи написаны с душой. Простор, свет, братцы.

Гайдуков, по привычке подкручивая двумя пальцами кончик уса, думал: «На каком же остановиться? Пожалуй, попрошу этот…»

Он долго смотрел на один этюд. Солнечный луч проник в глубокий блиндаж и озарил лицо девушки-связистки. На березовом столе, в снарядной гильзе синел букет полевых цветов.

— У нас было условие… — Гайдуков протянул руку, — эту вещь я возьму в рамку…

— Пожалуйста. — И Гуренко сложил этюды. — Ну, а теперь рассказывай, Виктор, что у тебя тут слышно..

— Ты с передовой приехал…

Гуренко понизил голос:

— Ходят слухи, будто бы организован новый, Степной фронт. Это правда?

— Такой фронт существует.

— Это хорошо, больше уверенности, — набив табаком трубку, откинулся на спинку кресла Бобрышев. — Если нашу пехоту прикроют с воздуха, она устоит, выдержит любой натиск врага. И тогда Степной фронт — резервная сила — покажет себя…

— У противника появился новый истребитель «Фокке-Вульф-190». Знаете?

— Дорогой Семен Степанович, это уже не новость. Наши истребители не хуже немецких, а лучше! Было бы их побольше!

— Я надеюсь на тыл. Народ всю силу отдает фронту. Кто из вас бывал на аэродромах? Там далеко не пустое поле… А леса? Они ломятся от танков. Вот оно как! — многозначительно произнес Гайдуков.

— Когда же придет конец тишине? — воскликнул Гуренко. — Надоело сидеть на одном месте. Рвануть бы вперед! На Украину! А там… Польша, Румыния, Чехословакии… И вот вдруг видим мы… Ну, как вы думаете, что? — Гуренко передохнул, лицо его просияло. — Дорожный указатель: «Берлин. Городская черта». А?

— Осенью б этой или зимой! Нет, вряд ли… война затянется, — сказал Гайдуков и, окинув взглядом стол, добавил тоном хозяина: — Ну что ж, сейчас мой гроссмейстер Ковинько хлеб принесет, и тогда сядем перекусить.

Бобрышев встал, дымя трубкой, прошелся по комнате. Его внимание привлек трофейный автомат. Майор взял в руки оружие и удивленно посмотрел на Седлецкого.

— К чему это? Смешно, друг, и пахнет саморекламой. Вы только послушайте, — обратился он к Гуренко и Гайдукову: — «Поэту Седлецкому от полковника Калюжного». Скажем прямо — надпись ненужная.

— Семен пошутил и нацарапал гвоздем, сотрет. Какая там самореклама? — заступился Гайдуков.

Седлецкий усмехнулся.

Я вовсе не думал шутить и не собираюсь уничтожать надпись. Мне подарили новый автомат. Вам завидно? Признайтесь!

— Кто завидует? Есть чему… — укоризненно покачал головой Гуренко.

— А мне так нравится, — нахмурился Седлецкий. — Можете не читать чужих надписей.

— Друзья, вот картинка: Седлецкий едет на попутной машине в армию. Рядом сидят незнакомые бойцы и офицеры. Им хорошо видна надпись на автомате. Так вот кто их спутник! Читайте, завидуйте, — рассмеялся Бобрышев. — Едет фронтовая знаменитость!

— Это мое личное дело! — выкрикнул Седлецкий.

Вошел шофер. Все замолчали. Ковинько нарезал хлеб, Гайдуков достал из шкафа самодельные бумажные салфетки и пригласил товарищей к столу. Ели вяло, без аппетита. Разговор не ладился. Молча распили бутылку кагора, но и вино не подняло настроения.

Гайдуков злился на Седлецкого. «Черт возьми, одна капля дегтя — и все испорчено». Все же он попытался развеселить компанию и рассказал новый анекдот о военторге. Анекдот был довольно остроумен, но встретили его равнодушно. До конца обеда Виктору так и не удалось разбить ледок натянутости и принужденности.

Ковинько внес в комнату сиденье от машины и потертую спинку дивана.

— Это же превосходно! — Бобрышев потрогал рукой пружины. — Постель обеспечена. Теперь ночи короткие, да и некогда залеживаться. Мне с Юрием Сергеевичем ехать в одном направлении. Мы уйдем до рассвета, ночью больше попутных машин.

— Если хочешь, Ковинько подбросит вас до контрольно-пропускного пункта, — предложил Гайдуков.

— А зачем? Здесь каких-нибудь пять минут ходьбы, — возразил Бобрышев.

— Так где же мы устроим капитана Седлецкого? — обратился Гайдуков к шоферу.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан в обиде не будет. — И, почесав затылок, Ковинько достал из шкафа плащ-палатку. — Устроим…

На рассвете Гайдуков услышал сквозь сон, как Седлецкий, сопя, топтался у стола. Потом что-то упало, звякнуло и с шумом покатилось. Майор открыл глаза.

— Ты что тут?..

— А, черт! — распахнув окно, Седлецкий швырял в кусты какие-то предметы.

Гайдуков вскочил с кушетки. Он никогда не видал поэта таким разъяренным. Его волосы были взъерошены, глаза сверкали.

— Ах, черт, ах ты, черт! — восклицал Седлецкий. В окно летели банки из-под консервов и щербатые горшки. На одном из горшков Гайдуков прочел надпись: «Поэту Седлецкому от благодарных жителей Свободы». У Виктора запрыгали кончики усов, он расхохотался.

— И ты с ними заодно? Задумали меня разыгрывать… — Седлецкий схватил последний горшок, швырнул его в сад.

И тотчас в комнату ворвался грохот бомбежки. Задребезжали стекла, с потолка посыпалась штукатурка. Седлецкий пригнулся от неожиданности, вобрал голову в плечи.

— Что это?

— Кажется, началось…