Курский излом

Артиллерийская контрподготовка не только нанесла серьезный материальный урон фашистам, но и тяжело сказалась [286] на моральном состоянии их войск. Гитлеровское командование убедилось, что расчет на внезапность удара по нашей обороне сорван.

Многие фашистские офицеры и генералы считали, что артиллерийская контрподготовка была началом нашего наступления. Но все это мы узнали позже, а тогда, как я говорил, меня тревожило одно: перейдут они в наступление или нет? И вторая думка: а не ударили ли мы по пустому месту? Они же могли увести войска! Но я очень надеялся на точность данных разведки…»{211}

Можно понять генерала, который пытается обосновать свое решение, принятое под давлением обстоятельств и по приказу вышестоящего командования. Однако приводимые в подтверждение высоких потерь врага расплывчатые доводы не убеждают. Интересно, по каким это признакам местные жители при сборе трупов на поле боя определяли: погиб солдат или офицер от контрартподготовки или уже непосредственно в ходе боя? Особенно странным выглядит это утверждение, если учесть, что районы, которые подверглись обстрелу, располагались в зоне непосредственных боевых действий почти трое суток, и лишь после этого туда могли направить мирное население и похоронные команды.

Столь же сомнительные факты приводятся и в документах штаба артиллерии 6‑й гв. А. В качестве одного из основных доводов в пользу эффективности контрартподготовки и высоких потерь немцев в них цитируются показания военнопленных. Так, в отчете за июль 1943 г. отмечается:

«Пленные 167‑го пп{212} 332‑й пд на допросах показали, что за время нашей артподготовки их полк потерял до 600 солдат и офицеров и до 25 % материальной части и вооружения. Из этого можно сделать вывод, что контрартподготовка в целом нанесла противнику большой ущерб в живой силе и технике»{213}.

Если же мы обратимся к настоящим показаниям тех же пленных, к примеру, Ганса Дорфеля, командира 1‑го взвода 3‑й роты 332‑й пд, то прочтем несколько иное: «…наш полк потерял от стрельбы русской артиллерии 4 и 5 июля до 600 человек». Комментарии в этом случае излишни. Но это, как говорится, еще цветочки. Штаб артиллерии Воронежского фронта пошел еще дальше в мифотворчестве и в отчете по итогам операции указал: «Известно, что противник намечал свое наступление на 4.7.43, а начал лишь 5.7, что объясняется потерями [287] и дезорганизацией управления, вызванными контрартподготовкой»{214}. Хотелось бы узнать, из каких это источников командующему артиллерией генерал–майору Варенцову стало известно, что противник собирался наступать именно 4 июля, и почему он не поделился этой информацией с руководством фронта, которое искренне считало, что немцы атакуют наши рубежи в 3 часа ночи 5 июля? К сказанному добавлю, что из всех управлений штаба Воронежского фронта, документы которых мне приходилось изучать, штаб генерала Варенцова всегда отличался склонностью не просто к преувеличению фактов и своих заслуг, но очень часто беззастенчиво врал, причем настолько откровенно и наглядно, что порой оторопь берет.

А теперь более подробно о цифрах потерь врага, доложенных генерал–майором Д. И. Турбиным:

«Уничтожено: живой силы до 4000 солдат и офицеров, танков — 21, танков Т-6–3, бронемашин — 2.

Подавлено: артиллерийских батарей — 12.

Подожжено складов — 4»{215}.

Без сомнения, все приведенные выше цифры указаны на глазок, ибо никто разбитых «тигров» за линией фронта в ночь с 4 на 5 июля поштучно не считал, не говоря уж о запредельном количестве погибшей живой силы. Такие потери могли присниться врагу лишь в страшном сне. Немецкие дивизии за две недели жесточайших боев на Курской дуге не имели таких безвозвратных потерь личного состава, какие придумали в штабе артиллерии армии И. М. Чистякова за полчаса обстрела по «вероятным районам скопления». Понимая это, штаб артиллерии фронта несколько «скорректировал данные» и доносил, что всего по фронту в ходе контрартподготовки уничтожено «не менее 2500–3000 солдат и офицеров»{216}.

Причина этих фантастических цифр проста. Для офицеров, готовивших подобные документы, это была рутинная работа «на архив», так как описываемые события уже канули в прошлое. Поэтому высокой точности и достоверности от них не требовалось. Цифры из документов нижестоящих штабов никто не проверял, хотя в них нередко встречаются просто ошибки и опечатки, показания пленных откровенно «притягивались за уши» и т. д. Однако большинство советских послевоенных исследований исходили из информации, почерпнутой именно в таких отчетах и докладах. В том числе и из–за того, что документов в архивах сохранилось очень мало. [288]