Курский излом

«… Один за другим мы покинули последние немецкие позиции и поползли по теплой земле, находившейся на ничейной [305] территории. Я не отрывал глаз от подбитых гвоздями сапог судетца, пытаясь не упускать его из виду. Время от времени передо мной возникал силуэт товарища, которому приходилось перелезать через какое–то препятствие. Иногда же носки сапог солдата, который полз передо мной, неожиданно останавливались в сантиметре от моего носа. Тогда меня охватывал ужас: а вдруг судетец потерял из виду идущего впереди? Но через мгновение он уже снова пускался в путь, и ко мне возвращалась уверенность: ведь я был не один.

В такие минуты даже у тех, кто склонен к размышлению, все мысли из головы улетучиваются. Кажется, что нет ничего важнее, чем сухая палка, которая врезалась тебе в живот и которую ты должен отбросить, не произведя шума. Чувства до предела обостряются, а сердце бьется так, что вот–вот выскочит из груди.

Мы, как черепахи, продвигались по успевшей нам изрядно надоесть русской земле… У меня возникло впечатление, что мы ползем в Китай. Прошло полчаса с тех пор, как мы отправились в путь, когда на глаза нам впервые попалась протянутая русскими проволока. Каждый из нас со сжавшимся сердцем ждал, когда передовой разведчик откроет нам путь. Всякий раз, слыша, как перекусывают проволоку, мы ожидали, что вот–вот взорвется мина и появится облако дыма. По нашим лицам, покрытым сажей, струился пот. Пока мы пробирались под советской проволокой, делая не более пятнадцати метров в час, постарели, наверное, на несколько лет.

Мы на минуту остановились и собрались вместе. С передовых позиций русских доносились какие–то звуки. Мы посмотрели друг на друга и поняли, что каждый из нас испытывает одни и те же чувства. Еще двадцать метров мы проползли по низкому кустарнику и по траве. Послышались голоса. Теперь сомнений не оставалось: мы добрались до первой линии русских…

Теперь мы могли как следует рассмотреть позиции русских, находившиеся в ста метрах от нас. С нашего холма, расположенного прямо напротив противника, мы видели серые, испачканные лица. Теперь я сам удивляюсь, как это русские не захватили наш холм. Однако повсюду вокруг были такие же возвышенности, и занять их все противнику не представлялось возможным. Фельдфебель указал нам на что–то происходившее слева от нас.

Мы осторожно повернулись. По земле ползли немецкие солдаты, они прорывались через защитную проволоку русских. Повсюду, насколько хватало глаз, виднелись распластанные на земле фигуры.

— Наши! — произнес ветеран. На его лице появилась слабая [306] улыбка. — Приготовьтесь стрелять, как только противник пошевелится, — добавил фельдфебель.

Неожиданно по моему телу прошла дрожь, которую я был не в силах остановить. Я дрожал не от страха: просто теперь, когда наша задача близилась к завершению, страх и напряжение, которые я до сих пор держал в себе, вырывались наружу. Мне удалось открыть затвор магазина и при помощи ветерана запихнуть туда пулеметную ленту. Чтобы затвор не щелкнул, я не до конца закрыл его.

…Через секунду кто–то из немецких солдат задел проволоку, прикрепленную к минам. Нам показалось, что ползущих солдат разнесло на куски. Но воины гитлерюгенда — ведь это они ползли в нашем направлении — поднялись и рванули через проволоку. Гальс открыл огонь. Ветеран защелкнул затвор и прислонил пулемет к плечу.

— Огонь! — скомандовал фельдфебель. — Сотрите их с лица земли.

Русские бросились в окопы. По моим рукам со страшной быстротой прошла лента патронов калибра 7,7; грохот пулемета оглушил меня…

Впереди, за позициями русских, немецкая авиация бомбила довольно крупное село. От огромных пожарищ по земле на расстоянии пятидесяти метров стелился дым. Я заправил в магазин пулемета вторую ленту. Ветеран безостановочно палил по живым и мертвым людям, укрывшимся в передовых окопах советских войск.

…Что было дальше, я почти ничего не помню. Лишь отдельные моменты всплывают в моей памяти. Трудно вспомнить, что происходит, когда ты ни о чем не думаешь, не пытаешься что–либо предвидеть или понять, когда под стальной каской одна пустая голова и пара глаз, остекленевших, как глаза животного, столкнувшегося со смертельной опасностью. В голове звучат взрывы: одни ближе, другие дальше, одни сильнее, другие слабее, слышатся крики обезумевших людей, которые затем, в зависимости от исхода битвы, будут названы криками героев или безжалостных убийц. Слышатся и стоны раненых, тех, кто умирает в муках, взирая на свое изувеченное тело, панические крики солдат, которые бегут, не разбирая дороги. Мелькают в сознании наводящие ужас зрелища: внутренности, которые тянутся от одного мертвеца к другому, дымящиеся орудия, напоминающие разделанных животных… Офицеры и фельдфебели среди всего этого ужаса проводят перегруппировку взводов и рот»{236}. [307]