Курсом зюйд

В декабре редко воюют. В это время обычно в тиши кабинетов скрипят перья и шуршат бумаги. Самое опасное время, когда громче всего говорят недруги. Но и Россия нынче имеет свой голос.

На столе у государя не только письмо от Катерины, но и проект её новой статьи для европских газет. С текстом надобно как следует поработать, дабы, словно новоизобретённая бригантина Скляева[16], проскочить под самым носом у вражеских эскадр и не получить при том залп в упор. Непростая задача, да и времени в обрез. Однако статья должна появиться в газетах не позднее третьей декады декабря — в Европе аккурат отпразднуют Рождество и Новый год, будет что почитать на досуге.

Пусть читают. Тем занятнее пойдут дела в Копенгагене. А весной видно будет, насколько хорошо это сработает. К Катькиной статье надобно кое-что дописать, из самых свежих новостей. И тогда она уже перепишет набело и отправит сие к издателям.

2

Полтава изменила многое. Не только европейские расклады были смешаны в кучу и перетасованы заново, но и в мусульманском мире произошли без преувеличения тектонические сдвиги.

Пока в Копенгагене полным ходом шли двусторонние встречи между представителями высоких договаривающихся сторон, в столице Высокой Порты — Истанбуле — в одну по-зимнему долгую, безветренную ночь во дворце Топкапы происходило некое движение. Вообще-то султанский дворец всегда жил своей жизнью, даже глубокой ночью. Но в этот раз наблюдавшаяся там активность явно отличалась от повседневной. Сновали туда-сюда отдельные люди и небольшие группы янычар, возглавляемые офицерами в головных уборах с высоким пером на челе. Тихо, словно мышки, сидели в гареме мать, наложницы, сёстры и маленькая дочь султана Ахмеда Третьего. Они ещё помнили, как он сам пришёл к власти — точно такой же ночью, вынудив своего брата отречься от престола. Взрослых братьев у султана больше не осталось. Племяннику Махмуду десять лет. Аллах был немилостив к Ахмеду, отняв у него в течение года трёх маленьких сыновей. Потому предъявить права на престол мог лишь Махмуд… или тот, кто за ним стоял, ибо по малолетству этот принц вряд ли бы способен составить и возглавить заговор против дяди. Называли имя Нуман-паши Кёпрюлю — мол, это его рук дело.

Тем не менее, вновь на горизонте возникла фигура бывшего великого вазира Балтаджи Мехмеда-паши. Обратившись к янычарам, он призвал не слушать негодяя Нуман-пашу, который продался франкам за их презренное золото, чтобы возвести на престол десятилетнего мальчика и самому править за него. Некоторое время янычары колебались, но всё решил Морали Ибрагим-паша, который приказал кораблям подойти на минимальную дистанцию ко дворцу и открыть орудийные порты. Среди янычар пересказывали предупреждение капудан-паши — мол, если мятежники сложат оружие до первого выстрела с кораблей, они будут прощены. Если после — не видать им пощады. Яснее выразиться было невозможно, и потому янычары вняли голосу разума и бывшего вазира. Голову Нуман-паши в срочном порядке отделили от туловища и доставили султану в качестве повинной.

Мятеж был оперативно подавлен, а не менее оперативно подсуетившийся Балтаджи Мехмет-паша снова стал вазиром. Верных людей надо награждать.

Принца Махмуда дядя убивать не стал: пока у него самого нет живых сыновей, племянник оставался единственным наследником рода Мехмеда Фатиха. Но принца заперли в роскошной комнате, допуская к нему лишь немых слуг и пару пожилых учителей. Нетрудно было догадаться, что судьба мальчика, буде у Ахмеда явятся здоровые сыновья, могла повиснуть на волоске. Закон всё того же Мехмеда Фатиха предписывал по восшествии на престол избавляться от родственников мужского пола. С некоторых пор закон смягчили, и это немедленно привело к череде переворотов, как удачных, так и не очень.

На сей раз Ахмед отделался испугом. Посол России Пётр Толстой, ранее писавший канцлеру Головкину: «А предуготовление к войне чинят немалые и являются ко мне не зело приятны», — теперь депешировал в Петербург о том, что султан, хочет или нет, а должен будет начинать заваруху. Такова была его плата за то, что удержался на троне, пришлось пообещать янычарам и военачальникам новый поход против неверных. И что подогреваются эти настроения щедрыми золотыми россыпями из рук французского посланника барона де Ферриоля. «Мыслю я, купно с цесарским посланником Иваном Тальманом[17] надобно держаться», — писал Толстой, так как предполагалось, что турки традиционно арестуют посла страны, которой объявят войну, а австриец найдёт способ быстро оповестить об этом. Фон Тальман был в этом солидарен и обещал русскому коллеге сделать всё возможное, чтобы весть о войне пришла в Петербург как можно скорее. Тем более, что француза он тоже терпеть не мог.

Но пока выступать в поход против России турки не торопились. Они ждали. Ждали весны, обещанных французами денег, кораблей и военных инструкторов, сбора и подвоза припасов. А ещё — они ждали добрых вестей о том, что султан севера, Карл, свободен и вновь стоит во главе армии.

Интермедия