Я приоткрываю дверь чуть шире и смотрю в щелку. В глаза мне ударяет столь яркий свет, что невольно приходится зажмуриться; ощущение такое, словно я в упор посмотрела на солнце. В высокотемпературных печах ревет пламя. Гигантские машины с какими-то устройствами, которые показались мне похожими на огромные электрические лампочки, обступили мужчины в защитных очках. Они склонились над паровыми турбинами, вращающими шлифовальный круг. Необработанные алмазы, частично освобожденные от своей свинцовой оболочки, подавались на горизонтальные ножи и разрезались с такой скоростью, что для невооруженного глаза ножи казались неподвижными. Каждый бриллиант отливает алым сиянием, подобно глазу дракона.
Аккуратно прикрываю за собой дверь.
Зачем известному опытному владельцу рудников и экспортеру взваливать на свои плечи еще и расходы и хлопоты по привлечению резчиков и гранильщиков, чтобы те обрабатывали бриллианты в его доме? И почему бриллианты шлифуются именно при таком ярком искусственном освещении? Кир никогда не рассказывал мне ни о чем подобном.
Мы с Намибией возвращаемся тем же путем, что и пришли сюда, и тишина лишь подчеркивается шумом крови в ушах.
— Что здесь происходит, Намибия?
— Бриллианты требуют не только шлифовки, мадам Симона, — язвительно замечает он. — На руднике тоже творятся подозрительные вещи. Господь поместил в землю великую красоту. Человек, а не дьявол поработил нас для того, чтобы мы грабили землю.
С этими словами Намибия выводит меня наружу, и в лицо мне тут же ударяет порыв жаркого сухого ветра. Экипаж уже готов везти меня на мыс Доброй Надежды. Молодой кучер и пара крепких лошадок позволяют надеяться, что путешествие не будет слишком уж тягостным или долгим. Я протягиваю руку этому слуге с встревоженными глазами и тихим, мягким голосом. В конце концов, я даже полюбила его.
— Поедем со мной в Париж, Намибия. Я не смогу пресечь здешнее рабство без надежного свидетеля.
— Прощайте, мадам Симона. Я устроил так, что за воротами вас встретит молодая девушка. Она составит вам компанию в пути и позаботится, чтобы у вас было все, что вам нужно. Будет лучше, если не стану вестником несчастья для вашего дома.
Глава сорок девятая
Симоне хотелось петь и кричать во все горло, поведать о своем счастье благоухающим кошкам, цветущей лаванде, словом, всем, кто готов был ее слушать. Она была свободна. Она вернулась домой из Намакваленда. Она прижимала к груди Ветхий Завет Кира. Долина Африканской циветты переливалась богатством пурпура, лаванда цвела пышным цветом, воздух благоухал цибетином[55]
. Мужчины оставляли работу на полях, чтобы присоединиться к своим женщинам, жеребцы проявляли игривость и кокетство в своих стойлах, а кобылы испускали обильные струи мочи, во всеуслышание объявляя о своей внесезонной готовности к совокуплению.Симона задавалась вопросом: может быть, изменилась она, а не замок и его окрестности? Теперь, став женщиной, она научилась ценить очарование долины, дома, который стал ее убежищем.
Появилась Франсуаза; она решила выйти из замка на прогулку. Полная жизни и энергии иллюзия, столь же бесполезная, как и призраки мадам Габриэль, она срывала цветы лаванды и подбрасывала их вверх, и легкий ветерок подхватывал их. Она обошла окрестные холмы, когда после одного особенно утомительного вечера обнаружила первые морщинки в уголках глаз и заметила, что кожа на лице посерела и обвисла.
— Возраст дает о себе знать неожиданно и сразу, — заявила ей мадам Габриэль, когда Франсуаза обратилась в то утро к ней за советом. — Однажды ты просыпаешься и обнаруживаешь, что ровная здоровая кожа на шее пошла складками, как мехи аккордеона. Или что круглый подбородок, которым ты так гордилась в тридцать пять, вдруг становится остреньким и шершавым, а некогда стройная спина вдруг отказывается выпрямляться. Но
Франсуаза только мило пожала очаровательными плечами.
— Ты, конечно, вольна полагать, что я ценю лишь физическую красоту, но ведь тайные знания, которыми я обладаю, и в будущем будут привлекать ко мне новых поклонников. — И, бормоча себе под нос что-то о жилке вожделения, она выпорхнула из гостиной.