Куртизанка

Почтовые открытки с изображением кровати продавались в концессионных киосках по всей стране. Газеты наперебой писали о чувственных и возбуждающих свойствах кровати. О том, как известный фотограф, который обычно брал за свои услуги по нескольку тысяч франков, вдруг вызвался чуть ли не бесплатно сфотографировать ее. Должно быть, его тоже замучило любопытство, решила Симона, вспоминая длительные и оживленные дискуссии бабушки и матери. В конце концов они сошлись на том, что снимок, сделанный столь известной личностью, не подрывает, а наоборот способствует повышению репутации кровати как символа плотских утех. И они оказались правы. «Серальо» приобрела широкую известность среди мужской части парижской аристократии, особенно среди тех, кому выпало счастье хотя бы разок понежиться в ее шелковых объятьях. Во времена правления мадам Габриэль слава кровати как замечательного стимулятора и возбудителя распространилась далеко за пределы Парижа, достигнув самых отдаленных городков и провинций. Когда на престол взошла Франсуаза, передаваемые шепотом легенды о мистических свойствах и атрибутах «Серальо», приправленные перцем сплетен завистливых жен и любовниц, заполонили салоны и балы, клубы и казино…

Симону приветствовали задрапированные атласом и шелками стены, декорированные изображениями фантастических птиц, роскошный шкаф с великолепными платьями, изысканная обувь и разноцветные зонтики. Ее фигурка отразилась в полированном блеске двери в дальнем конце комнаты, за которой скрывался будуар матери. От предвкушения чего-то необычного по коже у девушки побежали мурашки.

Почему все-таки кровать «Серальо» притягивала и манила ее в свои гигантские объятия? Ее взгляды отличались от идеологии Франсуазы, которая презрительно относилась к понятиям любви и замужества. Разумеется, она вольна была повернуться и выйти вон. Живя со своими матерью и бабушкой, она узнала более чем достаточно об их жизни. Будь она лунатичкой, привыкшей бродить с крепко зажмуренными глазами, даже тогда она не смогла бы не заметить постоянной атмосферы ожидания ласк и прелюбодеяния, царившей в самом замке и вокруг него. Все начиналось с грохота колес прибывающего экипажа, льстивого шепотка очередного поклонника за спиной Франсуазы в фойе, сладострастного целования рук мадам Габриэль у подножия огромной роскошной лестницы и бесстыдной лести наверху. А когда Симоне случалось проходить под окном Франсуазы, она пыталась угадать, кто из любовников бесконечно вздыхает, кто от души смеется, а кто не может удержаться от плача.

Ее сексуальное образование завершилось после прочтения одного памфлета по совету матери — по словам Франсуазы, это лишнее доказательство того, как особи мужского пола обращаются со своими женщинами. К своему изумлению, Симона узнала, что огромный пенис гигантского сухопутного слизняка застревает в самке во время полового акта, после чего она его отгрызает. Самцы львов способны совокупляться по сто пятьдесят семь раз с двумя разными самками в течение одного часа. Во время оргазма самцы пчелы домашней взрываются, оставляя свои гениталии в матке, чтобы исключить последующее спаривание. У слонов во время гона — периода сексуального бешенства, длящегося четыре месяца — наблюдается неконтролируемое мочеиспускание и образование газов, и пенис у них приобретает зеленую окраску из-за повышенной кислотности мочи.

Франсуаза порхала по своей гардеробной, ее обнаженный силуэт угадывался под слоями тончайшего газа. Она заглядывала в выдвижные ящики, открывала шляпные коробки, извлекала на свет атласные ночные сорочки и небрежно отшвыривала их в сторону.

— Симона, отстегни свой пистолет и вылезай из бриджей. Неохотно повинуясь, Симона надела фисташково-зеленый воздушный пеньюар, весь в складочках и рюшах, доходивший до лодыжек. Франсуаза лихо заломила ей на кудрях широкополую дамскую шляпку с оранжевым кантом.

В гардеробную вплыла Эффат, femme de chambre, горничная-персиянка Франсуазы. Она двигалась со слоновьей грацией, настолько легко, насколько позволял ей вес и кривые ноги, и на ее могучем животе стонал и скрипел накрахмаленный передник. Она провела рукой по кончикам своих пепельно-седых волос и закатила глаза. Ее зрачки, размером с булавочную головку, едва заметные в огромных выпученных глазных яблоках, производили обманчивое впечатление слепоты. Но от ее взора не ускользало ничего, ни малейшей детали.